Алесь Адамович - Война под крышами

О приказе коменданта в доме Корзунов не знали, хотя тут понимали, что Пуговицын теперь стал еще опасней. И надо же было как раз прийти какой-то женщине. Она потопталась у порога.

– Вы в аптеку? Идите, я сейчас, – неприветливо сказала ей мама.

Женщина не уходила.

– Я к вам.

– Что значит ко мне?

Запинаясь и заговорщицки блестя глазами, женщина стала что-то шептать.

– Вы с ума сошли! – оборвала ее мама. – Какой там Митька, какие хлопцы! Да я сейчас полицию позову!

Женщина испуганно метнулась к двери. Глаза у мамы большие, лицо красное, волосы растрепались. И голос с бабьим визгом:

– Сейчас же иду в полицию!

Женщины и след простыл.

– А может, и правда, что послали, – сказал Алексей. Действительно, очень уж искренне испугалась женщина.

– А если она от немцев? И даже если оттуда. Как могут они так рисковать своими людьми? Это же надо, совершенно незнакомой бабе поручили. Там, может быть, сифилис у кого-нибудь, а ты расплачивайся семьей.

Толю покоробило: такие слова в устах мамы, да еще о партизанах!

– Сегодня пойду и узнаю. А если уже подсылают эти, тогда совсем плохо. Надо что-то предпринимать.

В этот вечер все было как обычно.

Дедушка курит и глухо кашляет, Алексей кочергой разбивает головни, бабушка спит, как всегда, поперек кровати. Мама в спальне, а Нина за столом с книжицей – старательно шевелит губами, заставляя подрагивать пламя коптилки. Кажется, что сумерки, сгущаясь за окном, становятся все более сильным, властным потоком, который, захватив твой дом, уносит его куда-то прочь от других домов, других людей, других жизней. Только ты и те, что в доме, – остальное все далеко. И комендатура далеко, и немцы… Особенно если перед глазами у тебя книга. Последнее время Толю все больше тянет читать прозу. И особенно в такие вечера. Стихи – чужие, свои – он любит шепотом повторять по утрам, когда только проснется. И тогда он упивается собственным голосом, как токующий глухарь. Утром все голоса громкие – и вокруг тебя и в тебе. Зато в такой вот вечер хочется тихонько, незаметно войти в жизнь других людей, оторваться от того берега, где немцы, бобики, комендатура. Толя читает «Жизнь Клима Самгина». Очень нравится ему, как люди у Горького разговаривают. Будто те давние коробейники: каждый показывает встречному, что у него припасено интересного. И у каждого – неожиданное, свое. Хочется и в свой «короб» заглянуть, поднимается острое любопытство к самому себе, ко всему, что в тебе есть. И к жизни любопытство, особенно той, взрослой, которой принято стыдиться, но которой взрослые, оказывается, совсем не стыдятся…

– А? Стучат?

Это мама из спальни. Она прилегла не раздеваясь.

– Спи, никого, это я, – виновато говорит Алексей и ставит кочергу в угол.

И тут в самом деле застучали в окно. Мать уже в кухне. Долго не может понять, чей голос.

– Коваленок, какой Коваленок?

Действительно, голос незнакомый.

– Да это же батька его, – первый догадался Толя.

Шагнув в темную кухню, ночной гость громко сказал:

– Топор вам оттянул, как просили.

Вышел на свет. Удлиненное кривой бородкой лицо его усмешливое, глаза хитрят.

– Никого нет, – сказала мать и, взяв коптилку, увела Коваленка в зал.

– Моего в город зачем-то послали, – приглушенно заговорил гость, – просил передать, что сегодня не придет. Остальное, сказал, она знает.

Помолчал.

– И как ты не боишься? – Коваленок, как все староверы, женщинам говорит только «ты». – Ну, моему бесу косматому все нипочем, по стене пешком пройдет. А ты баба. Ванюха говорил, у самого была, сказала, в партизаны пойду. Смело это ты, баба!

Толя закрыл дверь за Коваленком. Мама что-то уже выговаривает Алексею:

– Оставь, пожалуйста. Я давно сказала: если надо, я сама позову вас. И просила уже не раз. Это не шутки. А если остановят?

Но Алексей уже и не слушает. Брови тоже ломятся, в глазах деревянное безразличие – теперь что хочешь говори, а он свое знает. Ну, это уже совсем свинство!

Толя запротестовал:

– И я пойду.

Но он только помог Алексею, отвлек на себя мамин гнев.

– Еще этого не хватало, и он пойдет. Я вижу, вам все это игра. Выйди посмотри, ты не одетый.

Это от него откупаются. Хотя, конечно, и на том спасибо. Толя вышел из сеней, небрежно насвистывая. Нинка уверяла, что видела вчера, как ставня открылась, а потом сама закрылась. А вдруг и теперь кто-то под стеной затаился? Слева привычный, но какой-то беспокойный шум придорожных сосен. Где-то в той же стороне – как друг – посаженный Толей в огороде клен. Темно как!