Алесь Адамович - Война под крышами

Он и бургомистра особенно ненавидит потому, что Хвойницкий – бывший кулак. Как нищий язвы, сует в глаза свое раскулачивание и лезет наперед. А жаль, что не сообщил про него «куда следует», когда можно было. Да ведь такого и не замечал: сидел он, как мышь под метлой. Такие мало кого интересовали: небольшая заслуга – разоблачить простого рабочего. А теперь живи и осматривайся: Хвойницкий не простил Лапову довоенного, чуть не подсадил в петлю его, затаил он зуб и против Пуговицына – это как дважды два…

– Докладывайте, господин Жигоцкий.

Сказал первое, что на ум пришло. Казик глядел в красное, пьяное лицо, хотел удивиться, возмутиться: ведь все это слышит и Лена в спальне. Но промолчал. Оттого, что Пуговицын одет, а он в белье, Казик чувствовал себя особенно беспомощным.

– Про́ше сядать, – пропела старуха.

Но Пуговицын стоял будто изваяние.

– Прозеваете и этих, плохо будет.

От недавно пережитого, от того, что он в кальсонах перед одетым Пуговицыным, от того, что живот гонит его на двор, а ему нельзя, Казик озлился. Истерически взвизгнул:

– А при чем тут я? Вы знаете, кто они такие, что собираются делать, при чем тут я? Я же не могу их арестовать.

Бессмысленный вначале разговор становился интересным. Пуговицын сел на табурет и стал снимать допрос, точно за этим и явился.

– Они тоже в лес собираются?

– Откуда мне знать? Вещи сбывают, а что я знаю?

– С шурином своим связь держат?

– Ну, что вы меня спрашиваете? От меня они все скрывают.

– Скрывают? Ага!

На столе уже стояла поллитровка самогона. Ожидая, пока появится закуска (у этих куркулей есть что выставить!), Пуговицын продолжал допрос.

Толя все стоял под стеной. Скоро рассвет, а их нет и нет. Наконец послышались шаркающие шаги – похоже, что Алексей. Испугался, когда Толя выскочил из своей засады.

– Тише, он опять ходит, – непослушными губами прошептал Толя.

Алексей юркнул в сени, Толя за ним. И оба к окну. Быстрые, легкие шаги.

Тепло-тепло стало у Толи где-то внутри, хотя зубы стучат еще сильнее.

Толя сказал маме про ставню и, между прочим, про то, что он, Толя, ждал их на улице.

– Вот так, голый? Ложись сейчас же в кровать.

Весь дрожа, Толя юркнул под одеяло. Алексей тоже лег и сразу потянул все одеяло.

– Разлегся тут.

– Ну что вы как бирюки? – укоряет мама, присев на край кровати.

– Да мы так, – с радостной готовностью оправдывает брата Толя.

– Холодный какой. Ты долго стоял, сынок?

Это, кажется, для мамы важнее, чем та опасность, которая ходила возле дома. Оттуда, из лесу, мама принесла какое-то спокойствие.

– Встретили нас хорошо, – стала рассказывать она, – расспрашивали. Просят еще поработать на месте. Когда будет особенно трудно, обещают забрать. Запасаются медикаментами, весной ожидается что-то. Какое-то большое наступление на немцев.

Алексей авторитетно пояснил:

– Всеобщее.

Когда мама ушла, Толя потребовал от Алексея подробностей. Но тот не хочет да и не умеет расписывать. Ну, подошли, ну, поднялись с земли двое в маскхалатах, и в хате ждали двое. (Хорошо, что хоть фамилии запомнил: Кучугура, Сырокваш.) Расспрашивали, угощали самогонкой. Крепкая! Этого он мог и не говорить: конечно же у партизан все особенное.

Тоже увидел: встали, сели, говорили, самогон… Будто к Лесуну в гости сходил. И уже храпит. Толя сердито двинул брата локтем и, закинув руки за голову, долго лежал с открытыми глазами. Он вынужден был сам дорассказывать себе о встрече с партизанами.

Утром Толя спросил:

– А про этого сказали им?

Мать, нахмурившись, ответила:

– Коваленок им говорил. И у нас спрашивали.

– Доберутся! – с откровенной жестокостью воскликнул сын.

– Я не хочу, чтобы из-за нас.

– Жалеть такого!

– Я просила не трогать его. Да и повредит это.

– И напрасно, – с мужским превосходством заявил младший.

Алексей молчал.

Поселковый базар. На выбитом в снегу пятачке толкутся люди. Это не городской базар, люди знают друг дружку в лицо, и потому нет зазывных голосов, торгуют деловито, молча. У женщины в руках бутылка молока, у другой – миска с картофелем. Лишь старичок, щуплый и маленький, тоненько покрикивает: товар его плохо заметен.

– Сахаринчик, немецкий сахар, грамм на ведро воды!

И старуха Жигоцкая вынесла товар: держит на ладони пол-литровую баночку.

Две девочки подбежали, смотрят. Старуха сладко лизнула стеклянную стенку баночки.

– Мёдик, сладенький.