Алесь Адамович - Война под крышами

Порохневич приехал лишь к вечеру. Поставил велосипед в сенях. Вошел невеселый и поспешил сообщить:

– Все хорошо. Кажется. Пока. Риск большой. Удивляюсь Анне Михайловне. Как могла она решиться? Переночуете, а завтра…

– Нет, мы пойдем.

Это Алексей сказал, а значит, так и будет.

Когда вошли в поселок, почувствовали себя неуютно, как на сквозняке. Толя ловит любопытные, сочувственно-одобрительные взгляды поселковцев – это тревожит, но и пробуждает гордую радость.

Мама встретила их на пороге темной кухни: ждала. Просто и бесконечно устало проговорила:

– Вы не ужинали? Бабушка картошки напекла нам.

За столом царила особенная близость. Бабушка подкладывала маме лучшие картофелины, даже мяла их в пальцах для нее.

Только после большой и опасной дороги люди начинают так ценить простой домашний мир.

Назавтра ушли на работу пораньше. Мать велела не возвращаться, пока Порохневич не побывает в поселке. Алексей протестующе покраснел.

– Ну что вы, детки, вы же мне ничем не поможете.

На шоссе встретили Пуговицына. Как стервятник, неся круглую голову на вытянутой шее, промчался мимо, лишь глазами выстрелил. А сзади остановился и сказал почти торжествующе:

– Ушел шурин в банду?

Обернулись к нему, не зная, как ответить. Алексей пробормотал: кто, дескать, мог знать?

– Я знал.

И пошел, хлопая полами кожанки.

На работе сегодня много улыбок. В глазах у Янека, у Михолапов, у Повидайки и даже у Голуба – вопрос, восторженное удивление. Алексей хмурится, а Толя все это принимает охотно, как подарки в день рождения.

Казик опоздал на работу. Явился и:

– Молодец Павел, решился раньше других!

Восклицание свое Казик словно из кармана выхватил.

Видимо, всю дорогу шел и репетировал, чтобы прозвучало беззаботно, искренне. Но в глазах растерянность, страх. Толя доволен: ну, ну, поизвивайся теперь!

Было строго-настрого установлено: сразу после посещения аптеки каждый должен идти в комендатуру. Подозрительных обыскивали, немецкий врач проверял, какие лекарства больной получил и вообще болен ли он. По этому поводу шутили:

– Видите, как беспокоятся, чтобы нас правильно лечили. А вы говорите!

Мама держалась на одних нервах. Лицо без кровинки, под глазами морщины, вся темная – больно смотреть.

За медикаментами теперь приходит учительница из деревни. Очень строгая на вид. Толя в ее присутствии почему-то смущается, точно он не выучил чего-то. В руках у нее всегда корзинка. И заходит – корзинка пустая, и уходит – пустая. А лекарства, бинты уносит – Толя это знает.

Случалось и непредусмотренное. Из окна аптеки увидели Лесуна. Бредет в огромном кожухе, живот руками поддерживает.

– Родилку Артем ищет, – со смехом заметил какой-то больной.

Рыжебородый Лесун прошел по мостику, поднялся на крыльцо и тут грохнулся прямо под ноги Фомке-полицаю, который вечно торчит возле аптеки.

– Перебрал, дед? – с уважением и завистью спросил Фомка.

Стонущего Артема втащили в аптеку, подняли на широкую скамью.

– Докторка, помру сейчас, кишки завязались, переворот сделался.

– Будьте добры, кликните доктора Грабовского, – попросила мама Фомку. Тот хмыкнул и ушел не к медпункту, а в сторону комендатуры.

Не переставая вопить, Лесун шептал:

– Ой, о-ой… Забыл, как его, черта… Батюшки мои!.. У командира воспаление легких… Смертонька моя пришла!

– Сульфидин, – поняла мама.

– Во, во… воечки, воечки!

А Пуговицын наглел. Ввалился однажды ночью. Лицо кирпично-красное, полы кожанки белые, обмерзшие. Просунулся в зал и остановился, пьяно раскачиваясь. Увидел себя с винтовкой в большом зеркале – это натолкнуло на какую-то мысль. Стащил с плеча десятизарядку, хватается за затвор.

– Десять бандитов – тах, тах и – кон дела.

С женским страхом мать смотрит, как пьяный возится с оружием.

– Оставьте в покое вашу винтовку, господин Пуговицын.

– А, докторка… мадам Корзун…

Улыбнуться не удалось: затвердевшее от мороза и водки лицо лишь перекосилось в гримасу. Брякнулся на стул, не удержался и с грохотом опрокинулся вместе со стулом на пол. Стволом винтовки достал зеркало, зазвенев, оно ослепло нижней половиной. Раскорячась, Пуговицын поднялся с пола, окинул хозяев злым взглядом.

– Ага, так, не нравлюсь… не тот гость в доме доктора…

– Почему же? – спокойно возразила мать. – Только по-человечески надо.

Принесена была из кладовой капуста и самогон в четвертушке. Пуговицын все подсчитывал, сколько партизан он может убить из своей десятизарядки или гранатой. Стащил шлем. Бритая голова бледная, голубоватая, а лицо грязно-красное, будто наклеенное.