Владимир Кошута - «Обезглавить». Адольф Гитлер

Выжидая их ответ на прямо поставленный вопрос, какое-то мгновение молчал, тяжело дыша, явно овладевая собою. Затем несколько миролюбиво, с болезненным упреком продолжил:

— Господа русские дворяне, позвольте спросить вас, не много ли пролито крови нашего народа за всю историю государства российского? Так что же мы Чингиз-ханы какие-то, чтобы вновь идти войной против своих же людей? Мы ведь русские! Русские, черт возьми!

Он хлопнул ладонью по столу, будто поставил точку и минуту стоял молча, ни на кого не гладя. Поднял взгляд на Старцева и Новосельцева и потеплевшим голосом сказал:

— Я слыхал, в Соединенных Штатах Америки бывший товарищ военного министра в правительстве Керенского генерал Яхонтов Виктор Александрович, заместитель военного министра, умнейший человек, которого я имел честь лично знать, издает газету «Русский голос».

— Сейчас многие эмигранты писателями стали, — прервав Шафрова, пробасил, Новосельцев, — Пишут стихи, романы, мемуары, будто кроме этого и делать им больше нечего. Писатели…

— В отличие от многих других, о которых вы говорите, Федор Аркадьевич, — назидательно отпарировал Шафров, — генерал Яхонтов призывает русскую эмиграцию любить Родину, какой она есть сейчас. Именно, какой она сейчас есть. Ибо это наша с вами Россия! Так это же, позволю себе обратить ваше внимание, господа, говорит товарищ военного министра! Не нам с вами чета! Но ведь он-то за Россию, за Родину, а не против нее. Вы понимаете, что это значит?

— Это предательство белой эмиграции! — отрезал Новосельцев воинственно. — Измену русской эмиграции — вот что проповедует Яхонтов! И мне плевать на него, кем он был в России — товарищем министра или самим министром. Значит, ошибся в нем Александр Федорович Керенский, коль он…

— Позвольте, позвольте, Федор Аркадьевич, — осадил его Шафров. — О какой эмиграции вы говорить изволите? О той, что на деньги, полученные из сомнительных источников, создает различные дурно пахнущие союзы, организации? Или о той, которая, как вы правильно заметили, взялась за перо, издает газеты, журналы, в которых без меры и совести поливает грязью Родину, благо за это хорошо платят? Простите, но я к этой эмиграции не принадлежу. Лить грязь на Родину — все равно, что клеветать на родную мать, отдавшую тебе жизнь. Согласитесь, что немного найдется таких, с позволения сказать, сынов и дочерей.

— Это красная пропаганда, Александр Александрович. И не тебе, офицеру русского военно-морского флота, заниматься ею, — перешел на «ты» Новосельцев.

— Полноте, Федор Аркадьевич, ярлыки вешать направо и налево, — в тон ему резко ответил Шафров, — Если за Россию — значит, красная пропаганда. Если против России, против Родины — значит, хорошо? Странная логика. — Передохнул мгновение, вытер платком выступившие на лбу бисеринки пота и продолжил спокойно, с убедительной вескостью: — Позволю себе заметить, господа, что о Родине, нашем долге перед нею, мы говорим сейчас на разных языках. Я говорю на языке мира и любви к ней, вы — на языке войны и ненависти. История показывает, и это вам хорошо известно, что военные авантюры против России не принесли успеха двадцать лет назад и тем более не принесут они лавров в настоящее время. Россия не та, что была раньше. Не та, господа. Вы это сами знаете. Пора менять язык.

— Менять язык? — вскипел Новосельцев, — И не подумаю!

— Да, я сегодня был в советском посольстве, — не обращая на него внимания, гордо заявил Шафров, — Меня соизволил удостоить аудиенции советский посол, и я подал ему рапорт с просьбой к советскому правительству разрешить мне с семьей вернуться на Родину. Посол принял мой рапорт и обещал содействие. Как хотите, но я счастлив, господа!

— Вернуться в советскую Россию? Сергей Семенович, — обратился Новосельцев к Старцеву, — Вы слышите? В своем ли он уме?

Старцев как бы оставался в стороне и не вмешивался в напряженный спор Новосельцева с Шафровым, но по мере того, как четче и яснее вырисовывалась позиция Шафрова, все больше склонялся к мысли, что его визит в советское посольство был логическим завершением того настроения, которое переживала русская эмиграция на Западе. Неустроенность жизни подавляющей ее части толкала к пересмотру отношения к Родине, и этот процесс переоценки был не в пользу тех, кто придерживался белой идеи возвращения в Россию с оружием в руках. Шафров, как видно, первый в Бельгии порвал с этой идеей и Старцев понял ту огромную опасность, которую представлял его пример для эмиграции. А, поняв это, поспешил на помощь Новосельцеву.