Владимир Кошута - «Обезглавить». Адольф Гитлер

В какой-то момент Марутаев почувствовал, что немец начал заметно сдавать. Он еще сопротивлялся, но сила сопротивления ослабевала с каждой секундой и, наконец, настал тот момент, когда он, стремясь оторвать руки Марутаева от горла, уже не смог это сделать с той решимостью, как это делал минутой раньше, а только слабо потянул их в стороны и затих. Марутаеву не верилось, что закончилась смертельная схватка и он не отпускал немца до тех пор, пока не почувствовал, что немец мертв. Но даже после этого, чтобы окончательно удостовериться в победе, приложил ухо к его груди и, не услыхав биения сердца, облегченно вздохнул. Победа была полной, но Марутаев не испытывал радости, а сидел у трупа немца опустошенный, с растерзанным видом, медленно остывая от схватки, приходя в себя.

Ломило горло, страшно болела голова, легким не хватало воздуха и он дышал жадно, поспешно, взахлеб. На правой щеке, которой касался груди немца, проверяя, бьется ли его сердце, ощутил влагу и вытер ее ладонью. Ладонь стала мокрой, липкой.

«Кровь! Немец разбил мне голову?» — подумал Марутаев и поспешно ощупал ее. Ран и кровоточащих ушибов не обнаружил, но не успокоился. «Откуда же кровь на лице? — навязчиво пульсировала в его голове мысль. Он осмотрел рядом лежавшего немца. И на его мундире у правого плеча заметил обширное темное пятно. Потрогал рукой. Да, это была кровь и Марутаев впервые после схватки скупо улыбнулся, довольно подумал: «Все же я его ранил».

Двадцатого июня 1941 года военный комендант Брюсселя генерал Фолькенхаузен и начальник гестапо штурмбанфюрер СС барон фон Нагель каждый по своей линии: первый — из ставки Гитлера, а второй — из Главного управления имперской безопасности Германии — получили шифротелеграммы, в которых им категорически предписывалось к исходу дня двадцать первого июня разработать и быть готовым ввести в действие необходимые меры безопасности, исключающие любые выступления местного населения против оккупационных властей. Нагелю также предлагалось в ночь на двадцать второе июня произвести аресты и изолировать от общества бельгийских коммунистов, антифашистов, просоветски настроенных лиц.

В телеграммах ничего не было сказано о причинах, которые диктовали необходимость проведения столь радикальных мер безопасности, но Фолькенхаузену и Нагелю большого труда не составляло понять, что Германия находится накануне важного события, и в связи с этим ей крайне необходимо обеспечить спокойствие в оккупированной Бельгии.

План нападения на СССР под кодовым названием «План Барбаросса» генеральный штаб вермахта разрабатывал в строгой тайне. До поры, до времени, пока о нем знал ограниченный круг лиц, пока немецкая пропаганда в целях дезинформации трубила о готовящемся вторжении через Ла-Манш в Англию, и эта версия подкреплялась демонстративным сосредоточением войск на северо-западном побережье Франции и Бельгии, мало у кого возникала мысль о войне с Советским Союзом. Когда же к советской границе с запада стали перебрасывать одну за другой дивизии, корпуса, когда Главное управление имперской безопасности начало спешно формировать с огромным штатом службы гестапо и отправлять их на восток, когда несколько десятков белоэмигрантов были взяты в армию, гестапо, армейскую разведку «Абвер» в качестве переводчиков для Фолькенхаузена и Нагеля стало очевидным, что вопрос войны с Советским Союзом предрешен и, судя по телеграммам, начать ее Гитлер решил двадцать второго июня 1941 года.

Всю ночь на двадцать второе июня Нагель не спал. Он четко выполнял приказ РСХА и гестапо под его руководством работало, как хорошо отлаженный механизм беспощадной карательной машины. К четырем часам утра тюрьма Сент-Жиль в Брюсселе была переполнена новыми узниками и Нагель, доложив обер-фюреру СС Нойдорфу об окончании операции, осторожно спросил:

— Если не секрет, я хотел бы получить информацию…

— Через два часа секрета на Востоке не будет, — ответил самодовольно Нойдорф, — Слушайте сообщение радио, барон.

Нагель все понял и через полчаса появился в кабинете Фолькенхаузена.

— Поздравляю вас, генерал, — сказал он радушно. В его голосе звучала приподнятость переживаемого момента и сам он, несмотря на усталость от бессонной ночи, выглядел торжественно, — Из РСХА мне только что дали понять…

— Из ставки фюрера, — прервал его, тепло улыбаясь, Фолькенхаузен, — мне тоже дали понять… Так что и вы, господин барон, примите мои поздравления по случаю…