Владимир Кошута - «Обезглавить». Адольф Гитлер

Марина подняла голову, посмотрела на обращенные к ней лица немцев, на замерших в выжидательной враждебности судью, прокурора. В зале царило наэлектризованное молчание. Все ожидали той искры, которая в одно мгновение взорвет эту накаленную тишину. И Марина метнула в нее воспламеняющую искру звонко и мужественно:

— Я буду убивать фашистов! — произнесла она твердо, убежденно и потрясающе бесстрашно.

Первое мгновение никто ей не поверил и какое-то время в зале стояла звенящая тишина. Будто ничего не поняв, недоуменно смотрел на нее судья. Она отказывается от спасательного круга, который ей брошен последний раз? Что-то вроде изумления застыло на его круглом, покрасневшем лице.

Отшатнувшись, демонстративно резко выпрямился в кресле прокурор. Оставшиеся на столе ладони его рук медленно сжались в кулаки. Нижняя челюсть намертво захлопнула рот, сцепив толстые губы в злой ярости. Звезда его надежды разоблачить Марину, выйти на движение Сопротивления и пролить свет на таинственные убийства офицеров в Брюсселе закатилась безвозвратно.

Ошеломленно застыли в зале суда немцы. Послание королевы Елизаветы о помиловании подсудимой, неожиданный вопрос судьи, суливший ей освобождение, так настроили на покаянный ответ Марины, что ее заявление «Буду убивать фашистов!» сначала как бы застряло в их односторонне сориентированном сознании, а затем с некоторым замедлением начало пробивало путь к полному пониманию происходящего. И по мере того, как этот ответ осмысливался, как обнаруживался в нем дерзостный вызов, шум в зале нарастал, набирая силу, превращаясь из отдаленного ропота до ураганного шквала. «Смерть! Казнь! Расстрел!» — скандировали фашисты. Многие вскочили со своих мест и, надрывая глотки, требовали Марининой смерти. Фашизм неистовствовал. Фашизм негодовал. Он жаждал крови. Однако Марину уже не смущал звериный рев, захлестнувший зал. С поразительной смелостью она выплеснула фашистам в лицо чистую правду, настоянную на ненависти к ним и на любви к Родине, и теперь ощущала себя успокоенной, расслабленной, будто с плеч свалилась неимоверную тяжесть, нести которую уже не было сил.

В реве голосов тонул звон колокольчика судьи, который пытался навести какой-то порядок, унять разъяренных представителей частей и гарнизонов. Спокойствие Марины бесило это скопище фашистов и, казалось, дай им волю, они тут же растерзают ее.

Когда же, наконец, ярость оравших поуменьшилась и судье удалось призвать бушевавший зал к порядку, слово получил прокурор. Он поднялся за своим столом, взвел тяжелый взгляд на Марину и какое-то время глядел на нее молча. В его мозгу застряла ее последняя фраза «Я буду убивать фашистов», которая перечеркнула все значение и цели особого полевого суда, показав собравшимся не силу и неотвратимость судебного возмездия за совершенное преступление, а непоколебимость русского духа, готовность подсудимой принести себя в жертву во имя России. Он боялся, что, если даже часть из тех, кто сейчас орал, требуя смерти Марины вернется домой и, поостыв, хоть на минуту позволит себе с иных позиций посмотреть на процесс, то поймет, что, несмотря на смертный приговор, который вынесут подсудимой, в конечном итоге победа, будет за нею, а не за устроителями суда. И что подумают они о русских людях? Какой вывод сделают? Какой моральный урок вынесут? О непобедимости русских? О непреклонности и несгибаемости их характера? Так разве для этого устраивался этот процесс?

— Уважаемый высокий суд, — заявил он высокопарно, — Мне выпала большая честь выступать здесь в качестве государственного обвинителя от имени великой Германии и нашего фюрера Адольфа Гитлера. Я позволю себе напомнить суду и присутствующим в зале господам, что расследованию преступления подсудимой руководители рейха уделяли самое пристальное внимание. Несмотря на свою занятость, им интересовался фюрер, я совершенно убежден, что он следит и за настоящим процессом. — В зале раздался шум одобрения. — Таким образом, суд на Шафровой-Марутаевой Мариной приобретает особое звучание и он войдет в историю борьбы рейха за установление нового порядка в Европе, борьбы с большевизмом на Востоке, в России.

Прокурор остановился, выпил глоток воды, поглядел в зал, проверяя, какое впечатление производит его речь на присутствующих. Убедившись, что является центром внимания, ощутив на себе сотни одобряющих взглядов, продолжил с большей уверенностью. Не суду, а в притихший зал бросал он теперь как спрессованные слитки, зажигательные слова, возбуждая ненависть к Марине.