— Суд ждет, — напомнил требовательно Гофберг.
Она понимала, что ответ ее ждут суд, прокурор, вновь притихший, наэлектризованный ее молчанием, зал. И вдруг вся только что занимавшая ее сумятица мыслей вылилась в голове в краткую речь, подобную той, которую сказал Шафров за праздничным столом 7 ноября: «Надо здесь, в Европе, бороться с фашистами и таким образом помогать Красной Армии. Фашист, убитый в странах Европы, не появится на нашей Родине, не прольет там русскую кровь». Обрадовавшись, она подняла голову, сказала с потрясающим убеждением в своей правде, чувствах, вере.
— Моя Родина, Советский Союз, в смертельной опасности, — Сглотнула ком, подкативший к горлу и ощутила, как отчаянно в колотилось сердце — сказать сокровенные мысли суду, притихшим в зале фашистам оказалось делом нелегким. Но это не испугало, не остановило ее. Напротив, она почувствовала такой прилив сил, который дал ей возможность твердо и уверенно закончить свою мысль, — И я считаю, что русские люди, где бы они сейчас ни находились, должны помогать своей Родине. Убитый фашист в Бельгии, Франции, Дании, Польше уже не появится в России. Я помогала моей Родине!
Марина напрасно думала, что в полемике с прокурором заручилась поддержкой людей, находившихся в зале. Реакция зала могла склоняться в ту или иную сторону в зависимости от остроты вопросов, рассматриваемых судом, удачных или неудачных ответов сторон процесса, но она была однозначна, когда речь шла о ее виновности, ее выступлении против фашизма. И потому последние ее слова «Я помогала моей Родине!» — потонули в оглушающем реве. Фашисты забыли о предупреждении судьи, не обращали внимания на звон колокольчика в руках Гофберга. Да если бы в зале раздался набатный звон главного колокола церкви, вряд ли он мог бы заглушить, а тем более унять, успокоить разъяренную массу опьяненных ненавистью офицеров.
Марина сказала самое важное, что хотела официально и гласно заявить на процессе, и теперь, несмотря на бушевавший в зале шквал фашистского бешенства, сидела успокоенная. Она не знала, хорошо ли, плохо ли защищалась, но чувствовала, что пока держалась, находила силы и, слова Богу, умения возражать своим противникам. А противники ее бушевали долго прежде, чем она вновь услышала обращенный к ней голос судьи.
— Суд располагает сведениями о ваших связях с движением Сопротивления в Бельгии. С кем из участников Движения и когда вы установили связь?
— С вашего разрешения, — обратился прокурор к судье и, получив согласие, выраженное благосклонным кивком головы, обратился к Марине. — Государственное обвинение интересуют фамилии, имена руководителей Движения, какие конкретно вы получали от них задания?
После ошалелого рева тишина в зале казалась прозрачной и в этой тишине сотни глаз были устремлены на Марину, бесстрашно защищавшую себя в неравном поединке с судом. Сотни ушей с напряженным ожиданием готовы были ловить каждое ее слово, произнесенное вслух или шепотом, потому что показательный процесс вступал в новую стадию, и тут важен был каждый нюанс в ее поведении. Многие сидящие в зале понимали, что суд приобретал форму драматического спектакля, главную роль в котором играла Марина, и подобно тому, как в театре зрители ждут выхода полюбившегося им артиста, так и они ожидали ее ответ на вопрос судьи и прокурора. Правда, они не отдавали ей своих симпатий, но ведь даже ненависть требует удовлетворения.
Марина вспомнила полковника Киевица, Деклера, мысленно пожелала им удачи, а судье ответила:
— Я никакого отношения к Движению Сопротивления не имею. Ни с кем из его руководителей знакома не была, их фамилий, имен не знаю.
— Суд требует правдивых показаний, — блеснул на нее недовольно Гофберг стеклами пенсне, напомнил. — Вы будете нести дополнительную и суровую ответственность за сокрытие ваших связей с преступной организацией.
— Повторяю, я никакого отношения к Движению сопротивления не имею, — стояла на своем Марина. — Но если суд располагает доказательствами этого, то прощу предъявить их.
— Хорошо, — согласился Гофберг. — Пригласите в зал свидетеля Старцева, — обратился он к охране.
«Старцев свидетель?» — взметнулись мысли в голове Марины, восстанавливая в памяти все, что было связано с ним в ее жизни и жизни отца, выискивая то, что сейчас могло составлять опасность. Напряженная память молниеносно воспроизвела картину его прихода в их дом вместе с Новосельцевым, ожесточенный спор с отцом о возвращении на Родину. Что мог знать Старцев о полковнике Киевице и Деклере — вот что было важным.
Читать дальше