В другое время в такие минуты ее руки сами тянулись к скрипке и смычку и она принималась играть, находя утешение в музыке, но сейчас душа ее была в таком смятении, что даже годами испытанный прием нервного успокоения — игра на скрипке — не могла принести ей забвение.
Часы пробили полдень и, как всегда в дни занятий, в сопровождении секретаря в кабинет вошел Деклер. Елизавета просветлела лицом, надеясь, быть может, с его помощью избавиться от состояния внутренней подавленности и душевной опустошенности. В ее взгляде Деклер обнаружил печаль, поинтересовался, здорова ли она?
— Душа болит, мой учитель, — откровенно и грустно призналась Елизавета, пригласила его сесть в рядом стоявшее кресло.
— Понимаю вас, Ваше Величество, — указал Деклер взглядом на лежавшие на журнальном столике газеты с сообщениями об аресте Марины.
Елизавета благодарно посмотрела на него и задала вопрос, ставший уже традиционным при их встрече.
— Что нового слышно в Брюсселе?
— Весь Брюссель живет подвигом Марины, — воспользовался этим Деклер, чтобы повести разговор в нужном ему направлении. — Брюссельцы к стенам тюрьмы Сент-Жиль, где находится узница, ночью тайком кладут живые цветы.
Елизавета словно задохнулась от изумления. Всем корпусом повернулась в кресле к нему, жадно спросила:
— Живые цветы? Зимой?
— Да, ваше величество. Утром немцы их убирают. А ночью брюссельцы кладут новые. И так каждую ночь.
— И я до сих пор не знала об этом?
Деклер сокрушенно развел руками, как бы отрицал свою вину, а она вдруг поднялась и пошла ходить по кабинету. Ее охватило такое возбуждение и восхищение брюссельцами, избравшими столь простую и в тоже время впечатляющую форму выражения своей признательности Марине, что от изумления зашлось сердце. Она остановилась, оперлась рукой о спинку кресла, сказала восторженно:
— Это же прекрасно!
— Говорят, что в тюрьму на имя мадам Марины Шафровой со всех концов Бельгии поступают сотни писем. Бельгийцы выражают ей поддержку и опасаются за ее жизнь.
— Да, жизнь ее в опасности, — моментально сникла Елизавета и с оттенком виновности посмотрела на Деклера, — Я много думала, как спасти нашу Жанну д'Арк, но ничего пока не могу предложить. К сожалению, я лично не обладаю такими возможностями, — прискорбно закончила она.
В кабинете наступила тишина и Деклер понял, что настало время высказать Елизавете свое предложение.
— А, может быть, еще не все возможности исследованы, — после длительной паузы осторожно начал он.
Елизавета обратила на него вопросительный, печальный взгляд.
— Простите за смелость, ваше величество, — извинился Деклер и неторопливо продолжил, пристально наблюдая за ее реакцией на каждое произнесенное слово, — Я благодарю судьбу за то, что она предоставила мне счастливую возможность быть свидетелем вашей любви к Жанне д'Арк и искренней заботы о ней. С вашего, конечно, разрешения, я позволю себе просить вас выслушать мой совет.
Пожалуй, никогда за все время общения с королевой Деклер так не волновался, как сейчас. Он понимал, что вторгался в недозволенную ему, учителю русского языка, сферу жизни и деятельности королевы, что, несмотря на их теплые отношения и кажущееся взаимопонимание, она могла прервать его на полуслове и попросить оставить замок. Все же Елизавета была королевой! Поэтому он аккуратно подбирал слова, облачая их в оболочку небольшой лести и произносил с подчеркнутым уважением, извинительным тоном. Готовясь к этому разговору, он учитывал особенность характера Елизаветы — ее стремление быть ближе к народу, знать, чем живут бельгийцы, как они относятся к оккупантам, наконец, принимая во внимание ее восхищение подвигом Марины. Он и предложение свое решил высказать не от себя лично, что могло быть неправильно понято и не воспринято, а подать в виде мнения бельгийцев, к которому она должна была прислушаться.
— Я вас слушаю, мой учитель, — разрешила Елизавета, вновь усаживаясь в кресло и предлагая сесть Деклеру.
Деклер сел, испытывающе посмотрел на нее, будто проверяя, согласится ли она, сказал уверенно, убежденно:
— Ваше величество, в Брюсселе весь народ говорит, что только его величество король Леопольд или вы лично можете спасти мадам Шафрову-Марутаеву.
Елизавета ответила не сразу. Какое-то время сидела в задумчивой скорбности, будто казнила себя за то, что сама не нашла возможность спасти Марину и теперь вынуждена выслушать совет Деклера.
Читать дальше