Олег Шестинский - Блокадные новеллы

К счастью, под рукой у Боню оказалось ружье. Он смело сказал жене: «Ничего не бойся, только патроны мне подавай, чтобы не задерживать стрельбу».

Как только показывались на дороге турки, этот неустрашимый юнак стрелял по ним попеременно из трех окон дома. Турки были вынуждены вернуться назад и двинуться по верхней дороге, что над селом. Боню застрелил двоих турок.

Когда русские войска прогнали из села турок, Боню со всем семейством вышел им навстречу. За геройство русские наградили Боню несколькими рублями.

При встречах с потомками ополченцев меня не покидало чувство огорчения, что я неимоверно опоздал: память людей утратила многие подробности, детали, черты того времени. А ведь еще в 1953 году, когда я учился в Болгарии, я увидел на широкой трибуне мавзолея в Софии в торжественный день 9 Сентября подтянутых стариков в форме ополченцев. Орлиный взгляд, пышные седые усы… С глубоким почтением относились к ним и те, кто проходил перед трибуной, и те, кто приветствовал с трибуны демонстрантов.

…Земледелец-кооператор Никола Турсунов. Пятидесятичетырехлетннй внук ополченца, с лицом словно вытесанным из крепкого древесного корня, с кулаками как булыжники. О своём деде он мало что помнит. «Дед мой, так же как и я, прозывался Никола Турсунов. Был он садовником в Плоешти. Как там стало создаваться ополчение, он вступил в 4-ю дружину… — Никола задумывается, стараясь вызвать из глубины памяти еще что-либо. — Бабка мне говорила, что во время боев на Шипке она и ее односельчанки воду на ослах возили бойцам». Никола замолкает, и в его светлых глазах, обращенных ко мне, читается: «Ну, что еще! Все, что знал, — сказал…» Встаю, протягиваю руку, но Никола неожиданно оживляется: «Пошли ко мне (наша беседа проходила в сельсовете), портрет деда вам покажу».

…Любопытные домочадцы — от мала до велика — собрались возле портрета ополченца, наперебой объясняя мне: «Это наш дед», «Это наш прадед». С портрета смотрел Никола Турсунов-старший, с крестами на груди. Никола пригласил нас за стол. Но мы спешили и вынуждены были отказаться. «Добре, — сказал Никола, — но уж без флейты не расстанемся…» — «Какой флейты?» Никола вынул из ящика стола флейту, завернутую в материю. Приложил флейту к губам.

Как удивительна была эта музыка в маленьком балканском селе, закрытом от мира нависшими горными грядами и плотной стеной голых и влажных от тающего снега деревьев. Звуки вырывались из флейты, вспархивали, как птицы, с крыльца и, смешиваясь со щебетом воробьев на дороге, со звоном капели, падающей с крыш, с перестуком ослиных копытцев по обнаженным камням, создавали чудесную музыку природы… Никола уже перестал играть, а я все стоял в молчании. Зачем он вдруг достал свою флейту? И я понял с благодарной отчетливостью: а ведь потому, что в звуках флейты весь он сам, со своими мыслями и душой, глубокий и ясный, такой, каким он хотел остаться в нашей памяти.

Село Борика. Крутая обледенелая каменистая дорога, терновник карабкается по склонам. Само село расположилось над причудливо изрезанным оврагом, целиком открывающимся взгляду… Покосившаяся калитка: черная дворняга заливисто лает, звеня натянувшейся цепью; дом в запустении — чувствуется, что не хлопочет в нем женщина.

А живет в этом доме Христо Петков, человек судьбы необыкновенной.

Поднимаемся к нему по скрипучей лестнице. Бай Христо не ждал гостей. Невысокого роста, щуплый, с худым, изострившимся от старости лицом, он несколько растерян. Смахивает крошки со стола, отодвигает почерневший от копоти кофейник. Мария-Тоска представляет меня. «Русский?»— вспыхивают от волнения красные пятна на щеках Петкова, и он обращается ко мне на чистом русском языке.

…В окружном комитете партии в Габрове мне сказали: «У нас в округе живет Христо Петков — участник Октябрьской революции…» Я познакомился с документами, касающимися жизни Христо Петкова. Запомнились фразы из автобиографии: «Старость приходит, когда сердце остывает, а мое — горячее…», «Я боролся, чтобы восторжествовал коммунизм…»

…Несколько раз мы прерывали беседу с баем Христо: волнение душило его, на глазах выступали слезы.

У его отца, бедного крестьянина, были родственники в южной России, и одиннадцатилетнего Христо отправили к ним — учиться ремеслу.

Гражданская война застает его, уже молодым человеком, в Екатеринославе. В 1918 году Христо вступает в партию большевиков. Позже он напишет: «Места не мог найти от радости, что среди них». Он создает партийную группу из болгар и становится ее секретарем.