Анатолий Азольский - Кровь диверсантов

Нет, стыдиться не буду: да, День Победы был нами встречен здесь! Как и все в Берлине (и не только в Берлине!) мы палили из автоматов в воздух, ликуя и плача.

Счастливые часы, благодатное время! Давшее мне, выражаясь высокопарно, дорогу в жизнь, потому что, кроме любви, я занимался все дни эти музыкой. Великолепного звучания рояль, две прекрасные радиолы, набор пластинок, незнакомые имена англо-американцев (Рэй Нобл, Эдди Пибоди), я услышал оркестры Крита и Джеральдо, и если прибавить известные по Польше немецкие фокстроты (некоторые были украдены Утесовым), если присовокупить Кристель, обученную бегло работать на рояле, то можно смело заявить: за неделю я прошел курсы хорошей музыкальной подготовки, а когда однажды моя учительница заиграла в незнакомой мне фа-диез мажорной тональности, я заплакал от предчувствия то ли всеобъемлющего счастья, то ли сокрушительной беды. Что-то открывалось мне, какие-то цвета различать я стал. Оставаясь верным своей «Кантулии», я не мог не попробовать «Вельтмайстер» и «Скандалли», когда Кристель отлипала от меня. Дурная привычка обнаружилась у нее: ей нравилось в четыре руки исполнять со мной на рояле трудную пьесу, одновременно занимаясь любовью. Можете смеяться. Но мне кажется, что возрождение Германии началось с этой квартиры № 7 в доме, номер которого указан неверно.

Однажды Алеша заскучал по простой армейской пище и погнал сестричек к ближайшей солдатской кухне, снабдив их грозно написанным приказом от имени районного коменданта. Девушки уже наоблачались во все платья обширного гардероба хозяйки, но осторожности ради пошли на улицу одетыми под беженок. Приказано было набрать еды столько, чтоб досталось и блокфюрерин, которой Алеша выдал уже справку о том, что она – активная участница антифашистского движения. Хлопнула дверь, и Алеша преобразился.

– Быстро! – скомандовал он. – Ищи! Должен быть тайник!

Что предстоит нечто волнующее – я догадывался. Алеша между жратвой, коньяком и сестричками искал хозяйку квартиры, по телефону, который – вот они, чудеса оккупации! – не соединял Веддинг с Панковым, но сообщал Берлин с Цюрихом и Стокгольмом. Хозяйка квартиры № 7 погибла, это разузнал Алеша, но, боюсь, даже в бесхозной квартире Алеша все равно стал бы искать изобличающий тайник. Он мог быть там, где невозможно было заподозрить существование его, и после чуткого обхода всех комнат мы остановились на кухне, присмотрелись к мраморной столешнице с посудой, простукали ее, вскрыли.

Два несессера. В одном камешки, в другом – паспорта. Алешу интересовали только документы.

– Швейцарские, – оценил он. – И шведские. Чистенькие. Со штампом консульства. Без фотографий. Без визы. А ее нам поставить – что два пальца… Сиганем?

– Куда?

– Куда хочешь. Швеция, Швейцария. Сейчас открыты границы с Францией, Бельгией, Голландией. Бежим.

– Зачем?

Он говорил шепотом. Я почему-то тоже.

– Потому что нам уже житья не дадут. Я, кстати, в розыске. С 1938-го. Или даже раньше.

Я, расслабленный сытой житухой, выразил сомнение, в ответ услышав:

– Ты либо глупый, либо притворяешься… На трех московских хозяев работали, а они грызутся, сейчас начнут подсчитывать потери. Ты хоть задумывался, кого мы убирали? Ты что – забыл про танк, про Халязина? Он ведь живым объявится – и всем нам каюк.

– А Григорий Иванович? – как-то жалко вопросил я, и Алеша сплюнул. Выгреб из несессера камни и кольца.

– Пока мы с тобой гужевали здесь, в Москве победу отпраздновали. Сегодня 11 мая. Хорошенького помаленьку. Повеселились – и будя! Засрали дом, сперли что надо, хозяйских барышень раком поставили – теперь пора делать то, что было во всех помещичьих имениях в 1917 году. То есть – поджигать и разбегаться. Не мешало бы и рояль с третьего этажа на улицу выбросить. Да ладно уж.

Восстановили на кухне былой беспорядок и спустились на первый этаж. Блокфюрерин встретила нас поклоном. Драгоценности ссыпались в ее подставленные ладони.

– Замуж не выходи. Сосредоточься на дочках. Дай им образование, воспитывай внуков. И запомни: в дом ворвались русские варвары, разграбили все, кто они и что унесли с собой – тебе неизвестно. А фрау Копецки из 7-й квартиры сюда уже не вернется. И вот что. Поговаривают о зонах оккупации. У тебя ведь сестра в Гамбурге, да? Уноси детей и ноги свои туда, и побыстрее, пока кордоны не выставлены. Камушки девочки на себе спрячут, они знают, где… Прощай.

Блокфюрерин простилась с нами по-царски: открыла гараж и дала ключи от двух «Опелей».