Геннадий Семенихин - Новочеркасск - Книга третья

— Что с другой стороны? — как на поединке спросила Тося.

— С другой стороны долг.

— И если бы ты был на его месте в пилотской кабине, то поступил бы по-иному?

— Да, Тося.

— И я бы могла тебя больше не увидеть?

— Могла бы, Тося.

— Скаженный какой! — Она испуганно охватила его обеими руками и удивленно воскликнула: — Какой же ты горячий, Венечка. Весь пылаешь. Вано бы сказал, от тебя прикуривать можно.

— Горячий? — пожал плечами Якушев. — Что за чепуха. Ну и выдумщица же ты, Тоська.

Но она, вовсе не заражаясь его шутливым настроением, обеспокоенно продолжила:

— Да нет, какая там выдумщица. Ты на самом деле горячий. Это же температура.

— Разве? — вздохнул он отрешенно и беспечно махнул рукой: — То-то я жажду стал ощущать. А впрочем, ерунда. Маленький был, иной раз в жару температура от малярии до тридцати девяти доходила, а мы на нашей Аксайской улице в футбол резались босиком и я, твой нынешний супруг, голы забивал.

— Да, да, — небрежно подхватила Тося. — Я представляю. Ты, разумеется, герой, Веня, но болтун еще большего калибра. Немного не дотягиваешь до барона Мюнхгаузена.

— Ничего, — рассмеялся тот. — Шагая по Германии, быстро дотяну. Все-таки его родина.

— Постой, я здесь где-то видела градусник. Ну-ка, измерь.

Ртутный столбик Немедленно поднялся до отметки тридцать девять, и Тося огорченно покачала завитой головкой. На Вениных щеках расцвел неестественно яркий румянец, словно на них наложили театральный грим, глаза воспаленно заблестели.

— Вот видишь, — обеспокоенно заметила Тося. — Я не знаю, как там было у вас на Аксайской и как мой любимый хвастун забивал там голы, но сейчас ему надо лежать.

— Ты смеешься? — невесело промолвил Якушев. — Нам же с Бакрадзе взлетать в двенадцать ноль-ноль, и мне через полчаса пора уже на аэродром, иначе рейсовый автобус отойдет от штаба дивизии.

У Тоси над переносицей упрямо сдвинулись брови:

— Ничего не знаю, сейчас тебе надо лежать, а я схожу за врачом.

— Только попробуй, — угрожающе произнес Веня. — Я же сказал, что старший сержант Якушев должен лететь, и баста.

— А я сказала, что старший сержант Якушев будет лежать, — прикрикнула она и побежала в санчасть.

Седой очкастый дивизионный терапевт майор медслужбы Фельдман долго осматривал Якушева, прослушивал его грудь и легкие через стетоскоп и мрачно качал головой:

— Вы правильно поступили, Тося, его ни в коем случае нельзя выпускать в полет ни сегодня, ни завтра. Он же сознание может потерять на пикировании. Вашему молодому человеку надо немного отлежаться. Видимо, он простыл или переволновался. Порошки я захватил, вот они. Завтра утром навещу. Набирайтесь сил, молодой человек, они вам понадобятся для штурмовки Берлина. Ведь последний ваш полет станет в биографии молодой семьи Якушевых историческим. Когда-нибудь им потомки ваши будут гордиться.

В этот день все было обычно на аэродроме, за исключением того, что вместо Вениамина Якушева на самолете с цифрой «шесть» на руле поворота в задней кабине сидел новый воздушный стрелок Игорь Проушкин, о котором в полку была сложена целая легенда. Говорили, будто это был крайне невозмутимый парень, всегда демонстрировавший полнейшее спокойствие. Удивить его чем-нибудь или разволновать было почти невозможно.

Однажды пригласили Проушкина в свою компанию воздушные стрелки из другого звена. В их руки попала бутылка чистого спирта, и они решили расправиться с ней перед ужином. Один из них, старшина по званию, командовал, а все остальные подставляли стаканы. Начали с Игоря, которого старшина подверг традиционному допросу:

— В штурмовую авиацию веруешь?

— Верую, — флегматично ответил Проушкин.

— Спирт употребляешь?

— Употребляю.

— А какой пьешь? Разбавленный или неразбавленный?

— Да можно и неразбавленный, — так же флегматично протянул тот.

Старшина наклонил длинное горлышко бутылки над граненым стаканом и стал медленно нацеживать в него спирт, перед этим сказав:

— Когда хватит, скажи стоп.

Проушкин дождался, когда уровень неразбавленного спирта достиг краев стакана, и так же флегматично изрек:

— Вот теперь стоп, а то прольется.

И всем на зависть выпил все содержимое, а потом даже не потянулся за закуской, лишь корочку хлеба кем-то предложенную понюхал.

Поражал Проушкин всех и своим спокойствием в воздухе. Каким бы ни был сильным зенитный огонь противника, как бы коварно ни заходили «мессершмитты» или «фоккевульфы» в хвост, никогда его голос не отражал волнения и не вибрировал от страха.