Генрих Гофман - Самолет подбит над целью

— Ну, топорики, что повскакивали? Садитесь! — разрешил Карлов. Он присел на нары и начал стягивать унты.

«Топорики» — это было излюбленное выражение командира эскадрильи. Перенял он его еще в летной школе от своего инструктора, который называл так курсантов за их неумение держаться в воздухе.

Окончив в 1939 году летную школу, Карлов сам стал инструктором в авиационном училище и тоже начал называть своих курсантов «топориками». Это слово вошло в привычку, но произносил его Карлов всегда в шутку, и никто не обижался.

Летчики сели.

— Сыграли бы что-нибудь, товарищ командир, — попросил сержант Семенюк, намыливая щеку.

— Можно и сыграть, — согласился Карлов.

Он снял с себя комбинезон, натянул унты, расправил под ремнем гимнастерку. Кто-то уже вытаскивал из-под нар баян.

— А петь будете? — спросил Карлов.

Не дожидаясь ответа, он уселся поудобнее, растянул мехи и, почти касаясь головой баяна, как бы прислушиваясь к протяжным звукам, заиграл.

Первым подхватил знакомую мелодию Анатолий Семенюк. Затем прибавился еще чей-то голос, и вот уже разноголосый хор громко пел:

Переборами заливался баян. Песня брала за душу.

— А теперь нашу, полковую, — предложил кто-то.

В быстром темпе заиграл командир эскадрильи, и грянула песня шестьсот двадцать второго полка, рожденная у берегов Волги:

И хотя баян смолк, все дружно, в один голос добавляют:

— А что, товарищи, будет наш полк гвардейским, вот увидите, будет, — категорическим тоном заявляет сержант Семенюк. Мыло на его лице уже высохло, и он вновь намыливает щеку.

— Ну, хватит играть, надо пистолет почистить, — сказал Карлов. Он вложил баян в футляр, но прежде чем закрыть крышку, долго смотрел на ее внутреннюю сторону. Там приклеена довоенная семейная фотография. Младший сын примостился у Карлова на коленях, дочка сидит на руках у матери, а старший сын, тоже Георгий, очень похожий на отца, стоит между родителями.

Карлов вспомнил тот солнечный майский день сорок первого года, когда всей семьей отправились они в фотоателье. Сколько было надежд, сколько счастья... Он пристально всматривался в милое лицо жены и мысленно спрашивал: «Как там ты одна, с тремя детьми, в эвакуации?»

Карлов неспроста хранил фотокарточку семьи рядом с баяном. Еще мальчишкой научился он играть на гармошке, а когда ему исполнилось четырнадцать лет, получил в подарок от отца этот баян. Через год отец умер. С тех пор Георгий повсюду возил баян с собой и хранил, как самую дорогую память.

Поглаживая футляр, Карлов вспомнил Симферополь, дом, в котором прошло его детство, И вдруг до боли сжал зубы: он представил себе развалины этого дома и фашистов, шагающих по родной улице...

Летчики ушли в столовую. Кроме Карлова, в общежитии остались только Семенюк и новичок Павлик Архипов: они уже поужинали.

Анатолий Семенюк, закончив бриться, подошел к Архипову, который укладывал в коробку шахматы.

— Ну что, чемпион, хотите получить мат за десять минут?

Архипов, как бы прикидывая, взглянул на товарища. Острый с горбинкой нос и прищуренные карие глаза Семенюка имели довольно хищный вид.

— Давайте попробуем, — согласился Архипов.

Оба стали расставлять фигуры на шахматной доске. Карлов вытащил из кобуры вороненый пистолет и начал его чистить.

Павлик Архипов объявил черным конем шах белому королю, когда вдруг от короля, словно срубленная шашкой, отлетела головка, а сам он свалился на пол. Одновременно раздался выстрел. На стене появилось маленькое отверстие от пули, по краям него осыпалась щебенка. В комнате запахло порохом.

Опрокинутая скамейка упала на пол. Летчики выскочили из-за стола. Карлов, согнувшись, зажал левую руку между колен, перехватив правой рукой запястье. На полу расползалась маленькая лужица крови.