Георгий Свиридов - Стоять до последнего

Слова вылетели, и их уже не поймаешь, не вернешь обратно. Беккер, Клюг и старшина Лорен перестали пить и удивленно разглядывали Миклашевского, словно видели его впервые.

— Вы это серьезно? — Беккер сверлил Игоря маленькими глазами, и его губы готовы были иронически улыбнуться.

— Да, — выпалил Миклашевский, понимая, что отступать некуда, и добавил, удивляясь своему бахвальству: — Готов и с тем и с другим… Любого разделаю!

— Сейчас? Ты же в форме, в сапогах, — старшина недоверчиво пялил белесые глаза, хотя и ему очень хотелось посмотреть на потасовку русского с французами, посмотреть, как они будут дубасить этого любимчика командира батальона.

— Сниму гимнастерку… А сапоги — ерунда! Мы же физподготовку проводим в сапогах.

Гонг известил об окончании раунда. Боксеры еще не направились в свои углы, а обер-лейтенант Клюг шумно отодвинул стул и бесцеремонно двинулся к помосту. Он был человеком действия. Ему хотелось убедиться, что собой представляет этот русский, получавший письма из Кенигсберга.

— Одну минуту, господа! Ахтунг!

Оккупация наложила свой неизгладимый отпечаток на жизнь и поведение французов. Они привыкли уже к нежданным вторжениям немцев в повседневную жизнь. В зале кафе воцарилась настороженная тишина. Все взгляды скрестились на самодовольном лице обер-лейтенанта.

— За нашим столом находится солдат остлегиона войск фюрера. Это русский боксер! — Клюг вытянул руку, указывая на Миклашевского. — Этот русский боксер есть чемпион Ленинграда, господа! И я имею честь предложить обоим французским боксерам вызов от русского боксера!

Французы привыкли к тому, что появление немецкого офицера, как правило, всегда несло с собой неприятности. И сейчас, когда обер-лейтенант так бесцеремонно вышел к помосту, поднял руку, болельщики готовы были разразиться взрывом негодования: им казалось, что немец вышел, чтобы отменить и запретить боксерский поединок. Но когда Клюг произнес слова о русском боксере, когда передал его вызов, раздался облегченный вздох радости, послышались аплодисменты и восклицания. Французы с нескрываемым любопытством рассматривали русского боксера. Кто-то даже выкрикнул:

— Виват Россия!

Судья на ринге, а он, как потом выяснилось, был устроителем матча боксеров, сразу смекнул, что тут можно погреть руки. Подумать только, он может устроить матч русского боксера! На его одутловатом лице, на его лысеющей голове выступила легкая испарина. Он мысленно увидел не кафе, а настоящий концертный зал, переполненный зрителями. Это же чистые деньги! Сейчас, когда идет война с Россией, которую германские войска никак не могут одолеть, народ валом повалит, чтобы взглянуть на русского мастера.

— Ваше предложение очень заманчивое, господин офицер, — произнес рефери, широко улыбаясь. — Я убежден, что французские мастера ринга с великим удовольствием примут ваше предложение. Мы можем сейчас обсудить условия матча, назначить место и время. Я имею в виду дату этого поединка! — и он повернулся к боксерам: — Верно я говорю!

Алекс Бутен и Эмиль Лефор стояли в центре ринга, переминаясь с ноги на ногу. На слова менеджера они утвердительно закивали головой.

— К чертям все условия! — обер-лейтенант уже не говорил, а приказывал. — У солдата фюрера нет свободного времени, и он не знает, куда его завтра пошлют. Поединок состоится сейчас. Кто из вас, господа, готов принять вызов русского?

— Хорошо, хорошо, господин офицер, — проговорил рефери, понимая, что ему не переспорить оккупанта. — Дайте нам несколько минут подумать, посовещаться.

— Десять минут на размышление, — сказал Клюг, вынимая золотые карманные часы.

Миклашевский, стянув через голову гимнастерку, затем нижнюю белую рубаху, обнаженный до пояса, в галифе и хромовых сапогах, выданных ему лично капитаном еще под Смоленском, когда спас Беккера, направился к помосту. «Хорошо, что не пил, хорошо, что не ел, — проносилось в голове, — так легче боксировать».

Возвращаясь к своему столику, Клюг обратил внимание на белокурую француженку. Она сидела в компании молодых людей. Обер-лейтенант направился к ней, бесцеремонно уставившись на девушку своими сверлящими зрачками. Подойдя к столу, щелкнул каблуками, сделал легкий поклон головы и, взяв обессиленную руку француженки, поднес ко рту и припал губами к тыльной стороне ладони. Клюг как будто бы не замечал ни вспыхнувших затаенным гневом и неприязнью глаз ее спутников, ни застывшего зала. Он чувствовал себя хозяином в этом небольшом французском городе.