Олег Сидельников - Пора летних каникул

Затем я слышал только чавканье, хруст за ушами, гулкие глотки — все остальное проходило мимо моего сознания; пожалуй, до той поры, пока мы не расправились со сказочным хлебом, тающим во рту салом, неправдоподобно вкусным молоком. Только тогда к нам вернулась способность соображать. Да и то не полностью — сытная еда и непреоборимое желание спать затуманили голову, и то, что говорил нам гостеприимный старик, воспринималось урывками, голос его доносился как бы издалека.

«Сынки… А я вот бобыль… Шось воны з вами зробы-ли!.. Лягайте спочивать, хлопчики…»

Прямо на полу очутилась огромная перина, и мы повалились на нее пластом. Последнее, что я подумал: «Хороший старик. Не то, что тот, — с двумя георгиевскими крестами. Не ворчун, понимает, что мы ни в чем не виноваты».

Проснулся от толчка в плечо.

— Вставай! — тормошил Глеб. — Вставай скорее! Староста сбежал.

Я ничего не понимал. Какой староста? Хозяин хаты? Так вот же он… И вдруг понял, что рядом с Глебом стоит другой старик, с длинной желтоватой бородой, похожий на апостола.

В оконце заглядывали пыльные рассветные лучики. Прямо на меня из потускневшего оклада строго смотрел по-курортному загоревший лик какого-то святого.

В хату вихрем влетел Вилька:

— В ружье!..

На улице деревеньки суетились бойцы. Кто-то в голос кричал:

— Айда за реку! Ему возражали:

— А ну побьют, как уток…

— Может, ложная тревога?

Спорам положили конец немцы. Они появились как из-под земли — возле пшеничного клина, на картофельном поле, вынырнули из кукурузы. Гром и трескотня разорвали предутреннюю тишину.

Наш батальон, кое-как заняв оборону, отбросил фашистов. Он уже привык стоять насмерть. По приказанию комбата мы поволокли наш «максим» на правый фланг. Огня не открывали. Комбат держал наш «максим» на крайний случай, когда уж совсем здорово припечет.

Первый нахрапистый штурм кончился. Наступила тишина. Только тогда я узнал, что произошло с нашим гостеприимным хозяином. Мы попали на постой к немецкому холую, к старосте! Этот хлебосол, называвший нас «сынками», поздно ночью, когда мы спали непробудным сном, улепетнул в соседний хутор, в котором стоял фашистский гарнизон. Древний старик, ночевавший на бахче, приметил выфранченного старосту, заподозрил недоброе.

Древний, высохший от времени старик-сторож опередил немцев на несколько минут. Но эти минуты спасли батальон.

Глеб размышлял вслух:

— Странно, ребята. Накормил нас, напоил, уложил спать… Прямо-таки не верится. И внешность приятная. Каких только негодяев земля не носит!.. И вообще… Раньше я так думал: симпатичный внешне человек, значит, и характер у него хороший, а все мерзавцы хромые, кривые…

— Но-но, прошу без намеков, — косо улыбнулся Вилька.

— Ну тебя, Вилька. Где-то я вычитал мудрое выражение: «Глаза — зеркало души». А что на поверку выходит? Спас нас древний старикашечка. А какие у него глаза? Сплошные красные веки и голубоватая муть. Вот вам и зеркало души! А душа у него золотая.

Вилька сказал авторитетным тоном:

— Все эти рассуждения о глазах и гармонии между внешностью и внутренним содержанием — глупистика.

— Чехов с тобой не согласен, — вмешался я. — Он писал: «В человеке все должно быть прекрасно…»

— Все красавцы — болтуны и пижоны. Яркий пример — Дантес.

— А Александр Блок?

— Блок!.. А Александр Первый?

— А Байрон?

Глеб прервал наш спор.

— Хватит спорить. Кажется, опять начинается.

— Эх, ребята, — Вилька вдруг посерьезнел. — А ведь сегодня наша очередь. Сами напросились. Не жалеете?

— Помолчи лучше. И опять загудело…

Потом появился «парламентер», хлебосольный староста.

Комбат пристрелил его, как собаку. Глеб буркнул: «У, змея!»

И вновь на батальон обрушилась огненная метель. Мы не выдержали, резанули по немцам, помогли отбить атаку. Приполз комбат, отругал нас за самовольство, а потом похвалил.

Появились танки, мы кинулись по овражку на левый фланг, к болотцу. Отсюда нам было приказано прикрывать отход батальона. Едва мы изготовились к стрельбе, один танк уже горел, а второй застыл, печально опустив пушечный ствол, словно нос повесил от огорчения.

— Все-таки мы неплохо стали воевать, — с удовлетворением заметил Вилька. — Способные ученики. Жаль только, что рано достигли призывного возраста.

Глеб и я не поняли его слов. Какого призывного возраста?

Вилька спиралью, ввинтил указательный палец вверх — и тогда мы поняли и разозлились.