Олег Сидельников - Пора летних каникул

— Да ты, Вилька, на меня не нападал. Разве мог я тебя ни с того ни с сего ударить! А насчет ножа… Я приемы знаю. Глеб меня научил, а его учил японец Осияма.

— Прие-о-о-мы! — протянул Вилька и фыркнул. — Они, знаешь, где хороши?.. В культурной обстановке: коврик, судья, девочки охают-ахают. А когда..; Да что долго толковать: нож — всегда нож. Запомните это, джентльмены. — Вилька зевнул, с хрустом потянулся и, все еще позевывая, закончил — Светает, мальчики. Пора на боковую. И вообще… пора прощаться. Наобщался я с воспитанными детишками до тошноты. Даю винта в город Свердловск. Сегодня я всякой чепухи навалом выдал… Простите великодушно, синьоры. Спьяну и не такое выкинешь.

Вилька поднялся со скамейки, опять сладко потянулся, бросил через плечо:

— Так я, значит, поплыл. Гуд бай, кабальерос, не поминайте лихом.

Вразвалочку зашагал он по аллее, просвеченной молодыми лучиками. Молчавший до этого времени Глеб вскочил и в три прыжка догнал Вильку, схватил за плечо.

— Ручки!.. — огрызнулся Вилька.

— Я т-тебе покажу ручки! — Глеб рванул его за плечо и почти силком потащил назад к скамейке. — Садись… Садись, тебе говорят!..

— А ты не лапай… Чо те надо?.. Давай без рук, а то ка-ак врежу-чимя свое забудешь!

Глеб все же усадил Вильку, сам сел и, отдышавшись, произнес угрюмо:

— Вот что, друг, кончай зевать и ломать комедию, мне твоя клоунада — как собаке пятая нога. Никогда не говорил, что ты мне друг. А сейчас говорю: друг. И Юрка тебе друг. Ясно, кабальеро? А раз так, черта лысого мы позволим другу дать винта в Свердловск. Хватит слоняться. Завтра утром мой папаша сделает из тебя реквизитора. Подрепетируешь — в номер введем, а пока покрутишься в униформистах, лонжу научишься держать.

Лицо Вильки судорожно передернулось, но он тут же взял себя в руки. Прищурив шальные свои чуть раскосые глаза, он перебил Глеба:

— Джентльмены, если вы не из общества защиты животных, то тогда вы попросту литературные домушники, То, что вы сейчас мне рассказали, — грубая переделка широкоизвестной притчи о блудном сыне…

Я слушал их обоих, и сердце мое колотилось тяжко, гулко, словно в груди били молотком по кувалде. Умница Глеб. Как же я, растяпа, раньше не сообразил? Можно было сказать цапе. Он устроил бы Вильку на ГЭС, на «Запорожсталь». А что если Вилька откажется!..

— Брось трепаться! — послышался голос Глеба. — Самолюбие тут ни при чем. Ты же парень — гвоздь! Не дурак. Школу экстерном кончишь. Не захочешь в цирке — дуй в студенты. Тогда и для тебя — везде дорога. Соглашайся, если ты нам друг…

— Соглашайся, Вилька! — заорал я не своим голосом и в порыве восторга припал к его плечу.

Вилька то краснел, то бледнел, быстро-быстро моргал глазами. Неловко смахнув со лба капельки, он, наконец, выдавил из себя:

— А… возьмут?.. Беспризорник я… карманник… Глеб радостно рассмеялся.

— Возьмут. У нас в цирке много из беспризорных. А нынче они — парни что надо, настоящие артисты. Цены нет.

Вилька посмотрел на Глеба, потом глянул на меня, вздохнул — глубоко, прерывисто.

— Вот как… так, значит… — пробормотал он и вдруг заплакал горючими слезами по-детски навзрыд.

— Виль… друг… вот и хорошо, — глаза Глеба затуманились.

А я, почувствовав, что и сам плачу, вновь припал к Вилькиному плечу:

— Вилька!.. Ну и лошак ты, Вилька… Лошак, лошак!..

А он не обижался. Только шмыгал носом и ничуть не стеснялся своих слез.

Господи, до чего же сегодня счастливый день! Мне не подвилось семнадцать лет! Я окончил школу! Вилька!..

Спать совсем не хочется. Хочется думать, мечтать. До чего хороша жизнь! И вот я сижу возле радиоприемника я думаю, думаю. Обо всем. О школе, о театральном, Глебе с Вилькой и о Броне… А как мне повезло с папой и мамой!

Я вернулся в четвертом часу утра. Осторожно, чтобы не разбудить родителей (когда я возвращался поздно, они делали вид, что спят, а я — будто верю этому), прошмыгнул через палисадник и влез в свою комнату прямо в окно.

Влез и ахнул. На письменном столе, вместо задрипанного «СИ-235», смахивающего на большую квадратную консервную банку, стояло, сияя полировкой и золотистой стрелкой шкалы, чудо радиотехники— «6-Н-1»!

Милые папа и мама…

Я подбежал к приемнику, включил его… чуть слышно — застонали скрипки — неведомый Бухарест наизнанку выворачивал перед миром ночную жизнь своих кабаре.

В окне показалась улыбающаяся морда Жука, здоровенного приблудного пса, черного, как уголь, и голубоглазого. Я поманил его. Он впрыгнул в комнату и свернулся калачиком у моих ног.