Владимир Рудный - Гангутцы

Терещенко оставил Алешу во дворе политотдела и прошел к бригадному комиссару. Расскин выслушал историю юнги и вспомнил себя мальчишкой в Керчи. Отец работал грузчиком в порту, мать перебирала рыбу на засолочном заводе. Порт и море с малых лет стали для него домом. Часто рыбаки брали его с собой в море, а в годы гражданской войны он сам поступил юнгой на каботажное судно «Труженик моря» и проплавал на нем до рабфаковских лет. У него не было ни семи классов, как у Алеши, ни стольких заботливых покровителей, подобных этому лейтенанту, который так по-отечески хлопочет о сыне погибшего мичмана.

— Вы правильно поступили, лейтенант, что пришли, — сказал Расскин. — Не то сейчас время, чтобы поощрять бродяжничество. В этом году откроем десятилетку. Вероятно, с интернатом. И ваша дочка, лейтенант, сможет учиться. Сына у вас нет?

— Нет! — Терещенко подумал: откуда в политотделе известно, что у него есть дочь школьного возраста? Уж не написала ли сюда жена сама?

— Можете смело привозить семью на Ханко, — сказал Расскин. — Ваши товарищи говорят: «Терещенко никак не может разрешить, что важнее — семья или корабль?» — Расскин заметил, как смутился этот славный, сильный человек, о котором рассказывали, будто на берегу он тихоня, а на корабле плясун и заводила. — По секрету скажу вам: одно другому не противоречит. Ведь так, лейтенант, не правда ли?.. А юнгу пришлите завтра в политотдел, к нашим комсомольским работникам. Они помогут ему подготовиться к экзамену за восемь классов.

Терещенко сообщил Алеше о решении комиссара.

— А на будущее лето, если перейдешь в десятый класс, возьму тебя в боевой поход. Только если перейдешь с отличием. Чтобы в училище Фрунзе дорога была!..

С этой надеждой Алеша вернулся на «Кормилец».

С южного берега Финского залива летом впервые прилетел на Ханко летчик-истребитель капитан Антоненко в надежде найти здесь следы своего друга Ивана Борисова.

Антоненко хорошо помнил январский день сорокового года, когда «девятка» не вернулась на аэродром.

Целую неделю до этого бушевала пурга. Особый аэродром на Балтийском побережье был закрыт для полетов. В штабе флота в Кронштадте встревожились — прервана воздушная разведка моря. Командующий по радио запрашивал: скоро ли возобновятся полеты?.. Но кто в ту зиму, свирепую и своенравную, мог предсказать устойчивую летную погоду?!

Капитан Антоненко жил в подземелье командного пункта, в тесной комнате без окон, заставленной столами и освещенной дрожащим электрическим светом. Домой летчики не ходили: дома, где жили летчики, стояли в стороне от аэродрома, и добираться до них было не легко. Антоненко часами сидел у карты Балтийского театра, злой на свое бессилие. Он с досадой читал однообразные сводки: «Высота облачности — пятьдесят… Видимость — ноль… Ветер — северо-восточный, шквальный…» Антоненко умолял синоптиков:

— Дайте окошечко! Хоть час просвета!..

Синоптики нервничали: они знали, чего могут стоить фронту эти нелетные дни. Где-то в Балтийском море прокладывают финнам путь шведские ледоколы. Зафрахтованные в нейтральных портах корабли под чужими флагами везут в Финляндию английское и американское оружие. Синоптики с радостью доложили бы, что ветер стих, видимость — тысяча метров, а облака поднялись хотя бы до двухсот! Но «высота — пятьдесят, а видимость — ноль»; и караваны транспортов без помех везут оружие на финский фронт.

Такой зимы Балтика не видела десятки лет. Пурга зарядила, как в Заполярье. Все завалило снегом. И ночью и днем трудно пройти от землянки к землянке. Пришлось протянуть вдоль границ аэродрома трос, подобно лееру вдоль бортов корабля.

В первую же ненастную ночь Антоненко приказал коменданту расчистить аэродром.

— Нам бы трактор, — жалобно просил комендант. — Разве лопатами управишься…

— Хоть руками разгребайте, товарищ Колонкин, а старт держите в готовности, — сердился Антоненко. — И подходы расчищайте! Чтобы техники всегда могли подступиться к машинам!..

Задолго до рассвета комендант выводил на летное поле взвод аэродромного обслуживания. Граблями и лопатами солдаты разгребали снег. К солдатам присоединялись летчики. В меховых комбинезонах жарко — работали в одних гимнастерках. Люди шли цепью, перекликаясь. Ветер вслед им снова громоздил сугробы. Люди не сдавались, они сдвигали горы снега к границам аэродрома.

Так мучительно тянулась неделя. К концу недели внезапно, перед рассветом, ветер стих. Рассвет в тот день был багрово-синий. Солнце зажгло на снегу фиолетовые огоньки. Пушистый, нетоптаный снег искрился на взлетной полосе.