Владимир Рудный - Гангутцы

Пятый эшелон отправился на восток.

После ухода «Урала» шюцкоровцы бросили листовку на передний край:

«Если вы подвозите пополнение, то вы с ума сходите. Если думаете уходить, то все равно вам не выбраться, так как весь Финский залив, оба берега, в наших руках. Единственный для вас путь — сдаться».

Несколько дней спустя финны на перешейке стали кричать в рупор:

— Коммунисты и политруки бегут. Вас бросают на произвол судьбы!

Именно коммунисты уходили последними. Всюду на переднем крае оставался заслон из наиболее стойких пограничников, пехотинцев и моряков — коммунистов и комсомольцев.

Новая задача возникла перед гарнизоном: скрытно оторваться от противника. Если противник пойдет по пятам, он сорвет погрузку замыкающих частей. Самое трудное — уходить последним. По-разному готовились к этой задаче на Петровской просеке и на островах.

Кабанов приказал создать «летучие отряды» прикрытия. Гранину он поручил командовать таким отрядом на западном фланге.

— Будете переходить ночами с острова на остров. Ваша задача — появляться то на Гунхольме, то на Эльмхольме и как можно больше стрелять. Отберите для этого таких бойцов, которые головы не пожалеют, чтобы задержать противника.

— А подрывать когда, товарищ генерал?

— У вас есть хорошие подрывники?

— Мои подрывники готовили позиции для первых батарей, — вздохнул Гранин.

— Не тужи, Борис Митрофанович. Мы еще не одну батарею поставим на бетон и гранит. Но сейчас ничего не оставим врагу. Подрывать будем в самый последний час перед уходом, потому что пожары и взрывы — первое подтверждение эвакуации. А пока пусть комендоры расстреливают боезапас, не жалея стволов…

В «летучий отряд» вошла вся партийная организация Хорсенского архипелага. Коммунисты под командой командира и комиссара отряда переходили с острова на остров, подменяя уходящие гарнизоны.

На Петровской просеке, уже покрытой снегом, пехота полковника Симоняка проводила свою тактику обмана противника.

Полковник Симоняк назначил «дни молчания». Передний край в эти дни замирал. Прекращались всякая стрельба, движение автомашин, тракторов, повозок. Хождение запрещалось даже по траншеям. Не дымили кухни; бойцам выдали сухой паек.

Вновь, как и в первые дни войны, из секретного окопа наблюдал за противником Петр Сокур.

Безмолвие переднего края смутило противника: возможно, русские уже покинули перешеек?.. Но вдруг Это ловушка?..

На исходе второго дня молчания финны решили попытать счастья. К нашему переднему краю подошли две штурмовые роты.

Сокур по телефону доложил:

— Финны режут нашу проволоку.

— Пусть режут. Пропустить!

Опять Сокур остался в тылу наступающих финнов.

Когда противник прошел достаточно глубоко в нашу оборону, командир армейской части приказал артиллеристам открыть отсечный огонь. Снаряды падали между линией наших окопов и наблюдательным пунктом Сокура. Из всех амбразур и ячеек на Петровской просеке стреляли солдаты. Противник оказался в огненном кольце. Обе роты погибли на Петровской просеке.

Следующий «день молчания» продолжался четверо суток. Противник осторожничал, но все же не вытерпел. Сунулся в атаку и опять попал в смертельную ловушку.

В конце концов гангутцы добились того, что безмолвие на переднем крае могло продолжаться хоть неделю, а финского солдата ни за что не выманишь из окопа.

В эти дни Репнин и его саперы в покинутых домах собирали всевозможные часы: стенные, настольные, ходики с гирями, круглые никелированные будильники. Все, что имело стрелки и, главное, надежную пружину, Репнин тащил на передний край.

В окоп к Сокуру он принес старинные часы в громоздком дубовом футляре, с длинным маятником и музыкальным боем. Он нашел эти часы в той самой гостиной на даче Маннергейма, где полтора года назад происходил дипломатический банкет.

Каждые пятнадцать минут часы продолжительно шипели и вызванивали музыкальную фразу, разносившуюся далеко по окрестностям.

— Не годится, — забраковал часы Сокур. — Сразу догадаются.

— Зато пружина заводится на неделю, не меньше, — возразил Репнин. — Тут только ленту подлиннее надо приготовить. Будет твой пулемет целую неделю безотказно стрелять и стрелять.

— Ленту я потом удлиню, а голоса мы их все-таки лишим, — настоял Сокур.

И пока Репнин возился с автоматикой для самостоятельной стрельбы пулеметов и с контактами электробатарей, Сокур колдовал над часовым механизмом. Он добился своего: собираясь вызванивать, часы шипели, шипели и, сердито задыхаясь, смолкали…