Владимир Рудный - Гангутцы

После неприятного случая с фальшивой сводкой Сыроватко перестал проситься на передовую. Из Лахти, подстраиваясь к волне Москвы, финны выпускали фальшивку за фальшивкой. Но Сыроватко больше не поддавался на обман: он был теперь опытным бойцом и, как говорил Фомин, крепко держал в эфире рубежи Гангута.

— Опять дивизионный комиссар приказал беречь радиста Сыроватко! — сообщал обычно Фомин, возвращаясь ночью с ФКП. — «Ваш, говорит, Сыроватко снабжает Гангут снарядами самого большого калибра!..»

Сыроватко спал тут же в радиорубке. Он побледнел, похудел. На пальцах правой руки образовались желобки и мозоли — от карандаша; побаливала кисть — шутка ли, столько дней и ночей все писать и писать! Он научился записывать быстро, как стенограф.

Незадолго до праздника Сыроватко прибежал к Фомину взволнованный больше обычного.

— Товарищ политрук, передовую «Правды» принял!

— Что ж тут удивительного? Ты уже, вероятно, сотую передовую принимаешь.

— Нет, вы послушайте, что пишет «Правда». Передовая называется «За Москву, за Родину!»

И Сыроватко прочитал то, что его так взволновало:

— «Во вчерашнем номере „Правды“ был напечатан документ огромной силы: письмо защитников полуострова Ханко к героическим защитникам Москвы. Это письмо нельзя читать без волнения. Оно будто бы написано кровью — сквозь мужественные строки письма видна беспримерная и неслыханная в истории борьба советских людей, о стойкости которых народ будет слагать легенды…»

— Это еще не все! — сказал Сыроватко. — Там еще дальше есть. Вот, слушайте: «Мужественные защитники Ханко дерутся с таким героизмом, потому что они знают: с ними весь народ, с ними Родина, она в их сердцах, и сквозь туман и штормы Балтики к ним идут, как электрические искры огромного напряжения, слова восхищения и привета. У этих людей нет ничего личного, они живут только Родиной, ее обороной, ее священными интересами. Этот доблестный, героический подвиг защитников полуострова Ханко в грандиозных масштабах должна повторить Москва!»

— Покажи, покажи! Как ты прочитал? — Фомин потребовал всю передовую. — Подвиг Ханко должна повторить Москва?

— Точно, товарищ политрук.

— Ты правильно записал, не перепутал?

Не слушая ответа обиженного Сыроватко, Фомин схватил трубку телефона:

— Срочно соедините меня с фэкапэ, да поскорее… Товарищ дивизионный комиссар, докладывает политрук Фомин. — Схватив передовую, Фомин сразу стал ее читать с конца: — «Этот доблестный героический подвиг защитников полуострова Ханко в грандиозных масштабах должна повторить Москва!» Знаете, откуда я читаю? Из передовой «Правды», товарищ дивизионный комиссар… Честное слово, только что приняли. Доставить к вам? Есть сдать в срочный набор…

Он положил трубку, бросился было к двери, чтобы поспешить в типографию, но остановился и взял Сыроватко за плечи.

— Дай я тебя расцелую, Гоша. Знаешь, какой ты сегодня подвиг совершил? Ты праздничный подарок принял для многих тысяч людей.

Сыроватко молчал. Потом он вдруг сказал:

— Товарищ политрук, разрешите мне на сутки уволиться?

— На сутки? — Фомин удивился. — Я же тебе давно предлагаю отдохнуть. На три дня. Подберем сменщика, и поедешь в дом отдыха. К гранинцам.

— Нет, товарищ политрук. Только на сутки. На пятое ноября.

Фомин внимательно посмотрел в усталые, но всегда горящие глаза Сыроватко.

— Понимаю, Гоша. Обязательно отдохни. И шестого весь день тоже отдыхай. Даже и не подходи к радиорубке. Пятого и шестого днем без тебя справимся. А уж вечером… Будем с тобой принимать самые последние вести с Большой земли для праздничного номера.

Шестого и седьмого ноября в типографии «Красного Гангута» печатали праздничный номер.

Газета все время выходила на бумаге разного качества и цвета: на толстой серой, на желтой — оберточной, на коричневой. Для праздника приберегли хорошую белую бумагу.

Праздничный номер был шестиполосным. Его отпечатали в две краски.

Возле типографии газету поджидали посыльные из частей. Еще не успевала просохнуть краска на только что отпечатанных листах, а газету уже несли на передовую.

И в час, когда по снежным дорогам Подмосковья шагали войска с парада на фронт, на Гангуте бойцы на самой линии огня читали принятые Гошей Сыроватко последние вести из далекой, осажденной Москвы.

Спустя несколько дней после ухода тральщиков и «охотников» на восток, Кабанов получил извещение, что они благополучно форсировали минно-артиллерийские позиции противника и разгрузились в Ораниенбауме. Не в Кронштадте, а именно в Ораниенбауме — это многое значило для Сергея Ивановича. В мирное время переправа из Кронштадта в Ораниенбаум не стоила труда, но теперь, командиры тральщиков ему об этом рассказывали, такая переправа считалась опасной боевой операцией. Значит, батальон гангутцев необходим был на этом плацдарме немедленно, и он, очевидно, с ходу вступил в бой. В бой за Ленинград. Ради этого урезали гарнизон Гангута. Жаль, но надо смириться. Надо.