Владимир Рудный - Гангутцы

Гранин, да и все гангутцы знали о каждом бое шпилевской батареи, в распоряжение которой генерал Кабанов отдал всю ханковскую железную дорогу, кроме позиций тяжелых пушек Волновского и Жилина.

Шпилеву было приказано: на залп орудий противника отвечать не тогда, когда снаряд долетит до полуострова и разорвется на аэродроме или в порту, а по вспышке открывать огонь, бить по вспышке, чтобы за те тридцать-сорок секунд, что вражеский снаряд находится в полете, с Гангута по точному адресу вылетал снаряд ответный; сколько пришлось батарейцам Митрофана Шпилева фитилей от генерала огрести, прежде чем они добились своего и отвечали врагу, не опаздывая ни на секунду. Да и не только генерал взыскивал за промедление, сама жизнь, война понуждали успевать поворачиваться и не зевать — противник тоже не дурак. Стоило однажды машинисту паровоза, растаскивая платформы с орудиями по позициям, кинуть в топку лишнюю порцию свежего уголька, как противник тотчас засек черный дым и, вмазав в паровоз, снаряд, покалечил всю бригаду; не так уж много слов, но слов веских, пришлось Шпилеву выслушать от генерала, выпрашивая для своего «Неуловимого» другой паровоз…

В гарнизоне выработалось правило: нет и не должно быть для гангутца невозможного.

— Что значит невозможно?! — сказал однажды Фомину Расскин, когда потребовалось отпечатать международный политический документ на финском языке, а латинского шрифта в типографии не нашлось. — На границе солдаты сами куют штыки. Репнин сконструировал и изготовил противотанковую гранату. Лыжи на весь гарнизон заготовили сами. Я еще не слышал на Гангуте слов «не можем». К утру листовка должна быть отпечатана!..

Ночь трудились наборщики и редакционный художник, переделывая русский шрифт на латинский. Художник принес Расскину готовую листовку. Тот просмотрел, принял это, кажется, как должное, но, прощаясь, протянул художнику самодельную трубку:

— Курите на здоровье. Эта трубка с Фуруэна. Ее сделали ребята в таком месте, где каждый верит, что нет невозможного для достижения победы!

В таких условиях жил блокированный гарнизон Гангута.

Гранин не потерял связи с отрядом. Кто бы теперь ни пришел оттуда — сразу к нему. Перебрался на Утиный мыс и Пивоваров. Тут же отдыхали после разведывательных поисков и матросы Щербаковского.

Ночной поход группы Щербаковского на восточные острова закончился полным разгромом гарнизонов противника, но желательного для разведки результата не дал. Разведчики захватили много карт, оружия, документов, а «языка» не было. Щербаковский после гибели Богданова расправлялся с противником в бою без пощады.

Гранин ругал его, тот оправдывался:

— Да разве я, товарищ капитан, виноват, что ш-шюцкоры против нашего к-улака народ х-липкий: тронешь его маленько, а он и с к-опыт долой!..

Гранин, с трудом подавляя смех, внушал Ивану Петровичу сердито:

— Ты мне брось тут цирк разводить. Заикаться и я умею, когда генерал меня драит за твой анархизм. Мне твои художества уже вот где мозоль набили! — Гранин стукнул себя по шее ребром ладони. — Нужен нам разговорчивый «язык», понял?! Генерал велел передать тебе: еще раз доставишь мертвяка — разжалует тебя Кабанов из мичманов в рядовые.

Гангуту действительно необходим был «язык», живой свидетель того, что происходит на сухопутном фронте, надо было знать истинные намерения «Ударной группы Ханко», так и не выполнившей приказ Гитлера и Маннергейма о ликвидации этого опорного пункта русских на Балтике.

В те дни конца октября сорок первого года в Кронштадте, в подземелье у Западных ворот, где с сентября обосновался флагманский командный пункт Краснознаменного Балтийского флота, решалась судьба Гангута и гангутского гарнизона.

Месяц назад — в последние недели сентября — германская авиация, бросая в бой, то ночью, то днем, эскадры «юнкерсов», провела несколько массированных налетов на Кронштадт, в гаванях и на рейдах которого после падения Таллина стало так тесно, что любая бомба находила цель. Жертвой одного из таких налетов стал линейный корабль «Марат» — лишенный носа, он надолго остался у стенки, как могучая многоорудийная батарея. Но притопленный нос «Марата» обошелся противнику так дорого, что гитлеровская авиация больше не отваживалась на массированные налеты и надолго оставила Кронштадт в покое, предоставив расположенным в районе Петергофа и Стрельны батареям блокировать подходы к нему и обстреливать его улицы и пирсы.