Сергей Буренин - Бумеранг Гейдриха

Гейдрих, увидев испуганное выражение на лицах своих собеседников, сделал многозначительную паузу, а потом продолжил:

— Мы найдем человека, который заложит бомбу в том месте, где должен будет, например, выступать фюрер. Бомба, конечно, взорвется после того, как фюрер оттуда уже уйдет. Но на большинство населения это произведет потрясающее впечатление. Прибавьте сюда убийство фон Рата, и никто в мире не посмеет сказать, что выступления наших граждан были спровоцированы. Впоследствии мы «повесим» всю организацию покушения на англичан. У меня есть даже кандидатуры на эту роль. Ну, что вы на это скажете?

Почти на целую минуту над столиком нависла тишина. Первым заговорил Геббельс, обращаясь к Гиммлеру:

— А вы знаете, Генрих, ведь это гениальная идея! Я сам пойду к фюреру и поговорю с ним об этом. Это покушение как электричеством зарядит гнев народных масс. И такое быстро не забывается! Главное, надо будет почаще напоминать об этом!

— А вот с фюрером об этом говорить не надо, — как-то почти зловеще сказал Гиммлер. — Он уйдет, произойдет взрыв, мы поймаем преступника. Чем меньше об этом будут знать, тем лучше. Эту операцию, если уж проводить, то проводить с особой секретностью. В заговорщиков должен поверить не только народ, но и все руководство страны, включая фюрера. Вполне достаточно, что о задуманном в полной мере знаем мы втроем…

— Слишком рискованно, — засомневался Геббельс.

— Иначе нет смысла, — обрезал Гиммлер, — Давайте обдумаем эту идею в течение недели, а потом решим, стоит ли за нее браться.

Все это время Гейдрих хранил молчание. Сам он уже несколько дней и так и эдак обыгрывал эту операцию. Гиммлер был прав. Операцию надо произвести на свой страх и риск, больше никого не посвящая в детали. Чем больше людей из руководства страны поверят в это, тем выгоднее им с Гиммлером.

— Давайте остановимся вот на чем, — сказал Гейдрих, — вы неделю обдумываете это предложение, а я продолжаю пока подготовку людей. Через неделю мы снова собираемся и решаем — будем ли мы ее осуществлять.

На том и порешили.

В этот день с самого утра во всех более-менее крупных городах Германии чувствовалось необычное оживление. В разных направлениях сновали озабоченные люди в форме СС, непонятное оживление наблюдалось и среди полицейских. В этот день началось вручение повесток пришлым евреям. В повестках кратко сообщалось, что такой-то и такой-то должен в течение суток покинуть страну. В повестке указывался номер поезда и вагона, время отправления. С собой разрешалось взять не более пятидесяти марок и продукты на одни сутки. Внизу стояла приписка, что не подчинившиеся данному распоряжению будут привлекаться к административной ответственности.

В этот день все члены СС, независимо от того, к какому подразделению они относились, носили повестки, сдавали расписки в получении повесток, сверяли списки. В тот день таких повесток по стране разнесли более десяти тысяч.

Посольство Польши пыталось связаться с министерством иностранных дел, но никого из руководящих работников министерства на месте не оказалось, а для мелких служащих эта акция была такой же неожиданностью, как и для поляков.

Среди еврейского населения зарождалась паника. Оптимисты считали, что они еще хорошо отделались: все-таки Польша, а не концентрационный лагерь, пессимисты — полагали, что их просто собирают в одно место и не позже как через год вообще всю Польшу превратят в один концентрационный лагерь.

Все руководство СС, включая Гиммлера, Гейдриха, Небе, весь день разъезжало из штаба в штаб и проверяло, как идут дела. Иностранные корреспонденты пытались получить хоть какие-то комментарии от кого-нибудь из правительства, но на них никто не обращал внимания.

Во многих домах раздавался плачь и причитания: некоторые семьи вынуждены были расставаться.

Польские власти были в панике: они понимали, что к завтрашнему дню они получат более десяти тысяч человек, без денег, пищи и крова. И что вся ответственность за заботу о них падет теперь на них, поляков.

Пани Ортликова собралась на рынок, когда часы уже пробили полдень. Она уже привыкла поздно ложиться и поздно вставать: ее муж, журналист одной из центральных чешских газет, предпочитал работать до поздней ночи. Стук его пишущей машинки разносился по всей квартире и просто не давал спать. Да пани Ортликова и не пыталась ложиться раньше мужа: она любила сварить ему ночью кофе, послушать о том, над чем в данный момент работает ее муж. Когда был срочный материал, курьер из газеты приходил в середине ночи, забирал готовую статью, и только тогда в квартире Ортликовых устанавливалась тишина и покой. Вчера был как раз один из таких дней.