Почему люди так любят стрелять? У него промелькнули в памяти радостные мальчишеские лица возле тира, оглашающего рыночную площадь бодрой призывной музыкой, киноковбой, сокрушающий из кольта бутылки в салуне, фотография наемника, опоясанного пулеметными лентами от шеи до коленей, облетевший весь мир снимок знаменитого писателя с пулеметом у распахнутой двери вертолета... И наконец, оттуда, из того времени, когда он сам ходил с тяжелой кобурой на поясе... Но не выстрел, нет, а только прикосновение к затылку пальца пьяного Клауса и хохот... «Геникшус!» Это шутка, конечно, профессиональная шутка на товарищеской вечеринке — камарадшафтс-абенд. Геникшус — выстрел в затылок.
— Вам и по сценарию придется стрелять?
— Нет. По сценарию убьют меня. Какая жалость, правда?
Эта девушка все время менялась. То казалась болтливой и глуповатой, то вдруг в болтовне ее чувствовалось нечто иронично-серьезное, будто она просто играет недалекую болтушку, а на самом деле подсмеивается над собой, над чем-то в собственном характере, с чем не может справиться, хотя и знает, что это не украшает ее. Но Лаврентьев думал не о ней.
— Вы будете играть молодую партизанку?
— Представьте себе! Вот уж не думала.
— Почему?
— С моим-то характером? Я бы моментально провалилась в подполье... А может быть, и нет. Не знаю. Это ведь другая жизнь, совсем другая.
— Многие ее хорошо помнят.
— Помнят? А может быть, просто выдумывают? Это их молодость, романтика. Все в голове перепуталось. Мой отчим, например, с каждым годом рассказывает о войне все красивее. Какие они были храбрецы, какие замечательные друзья, какие прекрасные девушки их любили. Не война, а кино какое-то...
— Как же было, по-вашему, на самом деле?
— Я же сказала, что не знаю. Понимаете, не знаю! Думаю только, что ужасного было гораздо больше... Я недавно катастрофу видела. Две машины... У одного человека из брюк торчала большая раздробленная кость. Как на рынке, в мясном павильоне... А на войне такое видели каждый день. Я бы с ума сошла. — И, словно перепугавшись по-настоящему, она резко сменила тон: — То ли дело играть в мушкетерском фильме! Например, госпожу Бонасье. Как она красиво умирает, отравленная злодейкой миледи!..
И девушка показала, как, по ее мнению, должна уходить из жизни очаровательная госпожа Бонасье, — томно склонила голову на плечо и перекинула на щеку золотистые волосы.
Лаврентьев невольно улыбнулся.
— Но как же вы все-таки предполагаете играть свою героиню?
— Как скажет режиссер. Если б вы знали, как я его ненавижу!
— Ну, с вами не соскучишься! За что вы его так строго?
— Сколько вы знаете режиссеров? — ответила она вопросом.
— Лично ни одного.
— Ваше счастье, А по фильмам? Дай бог, десяток, верно?
— Не считал.
— Хорошо, пятнадцать, — уступила она. — А их еще двести. Сколько серости наклепали.
— В том числе и ваш?
— А вы думаете, меня Феллини пригласил? Дудки! Косоворотов. Я его видела один раз в Доме кино. Самодовольный меланхолик.
— Может быть, вы судите пристрастно? — спросил Лаврентьев. Ему не приходилось слышать фамилию Косоворотов. Впрочем, он редко ходил в кино.
— Пристрастно? Да я сама снисходительность! Но когда я представлю, как такой человек будет мне приказывать, диктовать, умничать: «Не вижу!», «Не верю!..»
И она передразнила неизвестного Лаврентьеву режиссера.
— Тяжелое у вас положение, прямо безвыходное, — посочувствовал Лаврентьев.
— Ну что вы! Безвыходных положений не бывает.
«Откуда ей знать, что бывают!»
— Где же выход?
— Всю свою ненависть к режиссеру я изолью на гестаповцев. На их месте я буду видеть его и поражу всех своей искренностью.
— Не упрощаете ли вы свою задачу?
— Почему? В конце концов, гестаповцы тоже были бездарные люди, которые хотели всех заставить делать по-своему. Конечно, всякое сравнение хромает, но для меня это важная мысль.
Однако для него важнее было другое.
— Почему вашу картину решили снимать именно в этом городе?
Он все еще надеялся...
— Да ведь там все это и происходило! Хотя, я уверена, совсем не так, как в сценарии.
Значит, напрасно надеялся. «Повезло, ничего не скажешь, — подумал он о себе, как привык, о холодной иронией. — Тридцать лет собирался и не смог выбрать лучшего времени. Но самолет не поезд. С него не сойдешь, чтобы вернуться с полпути. А, впрочем, какая разница? Эта девушка и не подозревает, как она права. Все будет не так... Во всяком случае, то, что касается меня. Просто еще одна картина, «в основу которой положены...». Но что положено? — Ему стоило труда не попросить полистать сценарий. — Я не должен в это вмешиваться».
Читать дальше