Василь Быков - Подвиг (Приложение к журналу Сельская молодежь), т.2, 1981 г.

Недавно, уже готовясь, он заглянул в справочник. Сейчас в городе живет почти миллион людей, вдвое больше, чем до войны. А в те дни было тысяч двести, остальные сражались в армии, эвакуировались, спасались в селах, многих угнали в Германию. Половина ютившихся в пустом городе — старики и дети. Старики умерли, дети не помнят. Значит, остается сто тысяч. Сколько из них уехало, переселилось в другие города и места!.. Кто же помнит? Несколько тысяч пожилых, занятых внуками и пенсионерскими проблемами? Капля в городе, где половина жителей родилась после войны и живет в ином историческом измерении. Это они трудятся, любят, заполняют улицы, а тех разве что в сквере на скамеечке увидишь... И никто из них ничего не знает о нем.

Почему же он так волнуется? Почему ему так трудно подавить боль? Что из того, что случайная девчонка-попутчица держит на коленях сценарий о войне? Сколько этих картин, глупых и неглупых, крутится в темных залах, а теперь и с доставкой на дом, серия за серией демонстрируя под вечерний чай красавцев в отглаженных мундирах, без страха и упрека, не знающих сомнений и поражений... Ну и пусть крутятся! Пусть нравятся. Ведь минуло больше трех десятков лет, ушло так много, остался исторический итог — Победа, и хорошо, что людям нравятся герои, пусть отутюженные чуть лучше, чем это возможно на войне, удачливые чуть больше, чем это случается в жизни, побеждающие всегда, будь враг глуп, как в старых фильмах, или хитер и коварен, как в новейших... Наверно, это исторически справедливо. Трагедия уходит, миф утверждается. Что мы помним о наполеоновских войнах? Картинно скачущие эскадроны? А десятки тысяч трупов, разорванных ядрами, исколотых штыками за один световой день Ваграма или Ватерлоо? Их помнили только те, кто видел. Запомнили до конца дней. И хватит...

Лаврентьев постарался улыбнуться, открывая глаза. Девушка смотрела на него озабоченно:

— Прошло?

— Проходит.

— А меня никогда не укачивает, — сообщила она. — Наверно, это очень мучительно? Вы так изменились...

— Да?

— Да... Были таким...

— Каким же?

— Мужественным... — Она замялась.

— А стал жалким, — подсказал Лаврентьев.

— Нет. Я хотела сказать, мужественным, но высокомерным, а стали беззащитным.

Высокомерным? Он не впервые слышал такое и всегда спрашивал себя: что это — старая маска, до конца дней исказившая лицо, или защитная реакция человека, который не может откликнуться на душевный порыв с равноценной искренностью? Человека, который однажды и навсегда вынужден был закрыться в себе и никогда, нигде и никому за все эти тридцать лет — ни другу, пришедшему поделиться бедой, ни женщине в постели, ни случайному соседу в вагоне-ресторане дальнего поезда — не мог рассказать о том, что пережил в этом городе и что определило его судьбу и сделало таким, каким его считали многие: сухим, необщительным и кажущимся высокомерным человеком, устроившим себе удобную, спокойную жизнь холостяка, свободного от долгов, и денежных и моральных... Он привык к этому и не протестовал, даже видел определенные преимущества такого отношения к себе: оно ограждало, предохраняло от неожиданностей человеческого общения... Но вот пришла минутная боль, и незнакомая девчонка, живущая в таком далеком от него, инопланетном мире, подсмотрела то, чего не подозревали другие, знавшие или считавшие, что знают его много лет...

— Вы наблюдательны, — сказал он.

— Ужасно люблю наблюдать за людьми. Это мне нужно. Профессионально.

Когда-то это было необходимо и ему, однако в другой профессии.

— Вы, кажется, актриса?

— Да. Хотя и не совсем еще. Я учусь. Но меня пригласили сниматься.

— Поздравляю. Наверно, был конкурс?

— Вы не поверите! Я не проходила кинопроб. — Она засмеялась. — Они там запутались со знаменитостями, кого брать на главные роли, а о моей забыли. Думали, всегда успеют, найдут, упустили все сроки и... вызвали меня просто по фотографии. Представляете? А я на снимках совсем непохожа на себя. Совсем! Страшно подумать, что будет, когда они меня увидят! — И она всплеснула руками, явно не веря в собственные опасения.

— Могут и назад отправить? — спросил Лаврентьев, тоже не веря в неудачу этой оптимистичной девушки.

— Меня? Ни за что! Я везучая. Мне всегда везет вот так — по-сумасшедшему... Если бы кинопробы, тогда другое дело... А так наверняка. Я верю в везение. Снимусь назло всем врагам.

— У вас их много?

— Не иронизируйте! Достаточно. Но я их всех... — И она, как мальчишка, вытянув указательный палец, «выстрелила»: — Кх-х! Кх-х! Кх-х!