— Ну и набрались же вы сегодня, Шепилло, — сказал Сосновский брезгливо. Он не любил пьяных, да и отвлеченных рассуждений тоже.
— Я пьян?
— Как сапожник.
— Святой Владимир завещал нам... Веселие Руси...
— Вам святой Владимир ничего не завещал. Вы беспринципный безбожник.
— Позвольте. Я даже при большевиках нательный крест носил.
— И писали антирелигиозные передовые?
Шепилло провел пальцем перед носом Сосновского:
— Оставьте. Подбираете ко мне ключик? Не выйдет. Я своих грехов не скрываю. Да, мне приходилось идти против совести. А что делали вы? Разве вы травили колхозный скот? Вы лечили его. Ну, лечили или травили?
— Я скот не травил, а вот вы отравляли людей идеологической отравой.
Шепилло снова провел пальцем.
— Попрошу! Я писал фельетоны, и люди знали мое имя. Я боролся там, где можно было бороться. Я тыкал их носом в собственное дерьмо, а вы отсиживались в теплой конторе. И не пугайте меня. Я стоик. Я всегда готов покинуть этот похабный мир...
— После пол-литра вы стоиком становитесь. Стоик!.. Пьяница обыкновенный. Набрались и куражитесь.
Это был типичнейший разговор, каких Шумов наслушался вдоволь.
Ничтожная кучка людей, что связали свою судьбу с оккупантами, жила, а точнее, существовала в особом, странном микромире, в постоянно нервозном, искусственно взвинченном состоянии, лишенном уверенности в себе и в завтрашнем дне, хотя люди эти только и говорили об освобождении, долгожданном избавлении и близкой окончательной победе. Они много пили и, что выглядело нелепым, зло и раздражительно относились друг к другу, хотя в силу обстоятельств, казалось бы, должны были чувствовать себя единомышленниками. Вместо привязанности их объединял стадный инстинкт, особый нюх на «своих», и Шумов понимал, конечно, что, несмотря на постоянные споры, пререкания и даже скандалы, принимавшие порой оскорбительные формы с рискованными политическими обвинениями, Сосновский, не переносивший Шепилло, человека, во многом ему противоположного и им презираемого, не будет в действительности добиваться его гибели, ибо Шепилло в отличие от Шумова — «свой», хотя, разумеется, без колебаний столкнет его за борт, когда корабль станет тонуть и начнется драка за места в шлюпках.
Атмосферу эту удалось уловить и в сценарии, чувствовал ее и актер, которому предстояло играть Шумова и который сидел пока в зале ожидания Одесского аэропорта.
Только что объявили, что рейс его задерживается еще на сорок минут, зато пригласили на посадку вылетающих в Грузию.
В Тбилиси, там все ясно, там тепло,
Там чай растет, но мне туда не надо! —
вспомнил он строчку Высоцкого и, вздохнув, приготовился ждать дальше, не особенно доверяя точности последнего объявления...
По сценарию во время пререканий Сосновского и Шепилло в буфет входил Константин Пряхин и делал условный знак Шумову. Тот незаметно выходил.
На самом же деле Шумов ушел, не скрываясь и не по сигналу Пряхина, а открыто, без тайного умысла и совсем непреднамеренно встретил у подъезда также уходившую Веру с большим букетом цветов.
— Господин инженер?
Шумов приподнял фетровую шляпу. Он уже не носил шинель, а был одет в штатское.
— Вы одна?
— Да, я сбежала от немцев.
— И не с пустыми руками? — кивнул Шумов на букет.
— О да! Они все есть восхищен очаровательни фрейлейн Одинцова, — передразнила она своих поклонников со смехом, и Шумов уловил заметный запах спиртного. — Но они мне ужасно надоели.
— Преклонение публики...
— Ах, оставьте! Не говорите книжными словами. Проводите лучше меня. Так страшно ходить одной.
— Скоро это кончится. Победа не за горами.
Они шли полутемной улицей.
Вера опустила букет.
— Чья победа, Шумов?
— Как прикажете понимать ваш вопрос?
— В самом прямом смысле. Кто победит?
— По-моему, в этом нет сомнений.
Она вздохнула:
— Какой вы осторожный...
— Время того требует.
— А по-моему, наоборот. Время требует смелости, которой у нас нет.
— О вас этого не скажешь.
— Ерунда. Просто на мои выходки смотрят сквозь пальцы. Они не принимают меня всерьез. Бездумный цветок... Это я в одной книжке прочитала. Давным-давно. Не помню, в какой. Теперь я ничего не читаю. Да и что читать? Библию? Говорят, что там все предсказано. Правда, Шумов?
— Я читал Библию в детстве. Вернее, штудировал то, что полагалось по закону божию.
— Вы были отличником?
— Нет.
— Странно. А мне кажется, что вы все знаете.
Читать дальше