Петр Елисеев - Привал на Эльбе

— Ничего, — ответил Михаил.

— Товарищ Елизаров, мне очень понравилось ваше побратимство, о котором рассказал мне Элвадзе. Это святая клятва. Но и жалоба была на вас.

Михаил смутился. Он подумал, что Элвадзе рассказал о неприятном случае на посту.

— Вы ушли от моста к немецкому боевому охранению…

— Совершенно точно, — признался больной. — Но не гулять же я уходил…

— Надо беречь себя. Убивать врага надо везде, но с расчетом. Вдруг убили бы вас, и Элвадзе мог бы не вернуться, а основная задача была — маневрировать у моста. В общем конец — делу венец, но мой совет: всегда действуйте с расчетом, без лихачества.

— Спасибо, товарищ командир эскадрона. Но разрешите сказать. Что получилось бы, если бы я не пошел? Немецкий пулеметчик мог бы убить Элвадзе, но я выручил его. А меня спас Элвадзе.

— Правильно, настоящая взаимная выручка, — Пермяков положил руку казаку на лоб. — Температура высокая.

— Тридцать девять, — заметила Вера. — Боюсь, как бы осложнение на легкие…

— Что? — перебил Михаил и с упреком посмотрел на девушку. — Я зимой в Дону купался, а вы — осложнение.

— Полковой врач приказал эвакуировать его, — сказала Вера, выходя из комнаты.

— Не хочется, — грустно сказал Михаил.

— Признаться, и мне не хотелось бы, — произнес Пермяков, — но ничего не поделаешь. До свиданья, выздоравливайте скорее и обратно в эскадрон, — командир пожал кавалеристу руку и вышел.

Вера принесла котелок супа, пододвинула стол к конке и стала собирать завтрак.

— Миша, — она впервые назвала его так, — вообразите, что вы мой гость.

— Спасибо, только есть не хочется.

— Заставим. — Вера окинула казака ласковым взглядом. — Сейчас братишка принесет аппетитные капли.

Костюшка выкопал в саду стеклянную четверть с перекисшим медком, крепким, как водка.

Вера налила стакан медку Михаилу.

— А себе и Костюшке? Наливай, наливай, а то я пить не стану. — Он помолчал и вдруг тихо сказал: — Хорошая семья была бы…

Вера не представляла семью без матери, достала ее карточку, грустно посмотрела на нее, уткнулась лицом в согнутую руку и заплакала.

— Мама, родная…

Костюшка моргал, кусая губы. Слезы, как горошинки, катились по его щекам. Михаил протянул руку, чтобы обнять Веру, приласкать, но решил не мешать. «Пусть поплачет, легче станет».

— Довольно, браток, — сказал он Костюшке, — слезами горю не поможешь. Не плачьте, Вера. — Михаил положил руку на ее плечо. — Кончим войну, поедем все на Дон к моей родной старухе, и будет она нам всем троим матерью.

— А школа от вашей хаты далеко? — шепотом спросил мальчуган.

— Если будем жить в Ростове, где мой старший брат живет, там на каждой улице школа. Если в станице, где я жил с отцом, — там школа в полукилометре. Какой класс окончил? В седьмой пойдешь, а Вера в Ростовский мединститут поступит. Так? — Михаил отвел ее руку, которую она не отрывала от лица, и участливо взглянул на нее.

— Не время сейчас думать об этом, остаться бы живыми.

— Останемся. Поедем, Костюшка, на Дон? Какие у нас яблоки, груши, вишни! А рыба донская? Закинешь сети — вытянешь: лещи, судаки вот такие, — развел руками Михаил. — А сельдь донская? Эх, Док родной, тоска берет по тебе. А театр ростовский? Во всем мире нет такого. Все кресла обшиты красной кожей. Где ни сядешь — все равно в середине, против сцены. А сцена? Площадь!

— Где это так? — спросил Элвадзе, быстро войдя в дверь.

— У нас на Дону, — гордо сказал казак. — Садись завтракать.

— А про цимлянское сказал?

— Ты пил его?

— Если все шампанское, которое я выпил, вылить в одно место, озеро получилось бы. — Сандро сел за стол.

— А нашего медку хотите? — Вера подала ему стакан.

— Угощают — воду пей! — Элвадзе опрокинул стакан.

Михаил поднес ложку ко рту и отвернулся.

— Не могу есть: глаза просят, а душа отказывается.

— Через не могу надо есть, брат мой. Дай только боли волю — помрешь! У меня против боли два средства: сон и еда. Позавтракаешь, отвезу тебя в санбат — командир приказал. — Элвадзе поставил котелок на стол. — Я приготовил для тебя харчо.

Елизаров взял ложку.

— Это не соус?

— Что соус? Пустяк: нарезал мяса, картошки, сварил, и готово. А харчо — сначала мясо сварил, потом лук, чеснок положил, потом рис, кислые сливы, перцу положил, чтобы во рту горело.

— А соль кладется? — спросил Михаил, отведав харчо. — А перцу-то сколько — рот жжет.

— Эх! — Сандро хлопнул ладонью себе по шее и стал солить харчо. — Засыпался.