Петр Елисеев - Привал на Эльбе

— Каюк, — сказал Тахав, выпустив очередь из автомата.

— Хорошо работает братишка «максим», — Михаил постучал пальцами по пулемету.

— Хвали свои глаза и руки, — заметил Элвадзе. И подал команду: — Поднимайтесь! Сейчас на этом месте будет вода гореть.

Пошли казаки, мокрые и усталые, по затопленному камышу, держа винтовки и пулемет над головами. Остановились друзья на самой середине болота, в зарослях, примостились на кочках.

— Выворачивайте карманы, заправиться надо, — Элвадзе погладил коротко подстриженные, тонкие, как брови, усы.

— Все вывернуто, друг, одна махорка осталась и ту не закурить — мокрая. А заправиться охота, — сказал Михаил и щелкнул языком. — В животе лягушки квакают.

— У меня тоже курсак пропал. — Тахав положил руки на живот.

— А у меня что-то есть! — обнадежил Элвадзе.

— В одном кармане пусто и в другом ничего, — съязвил Михаил.

— Ты плохо знаешь меня. У меня всегда есть для друзей угощение, — улыбнулся Элвадзе. Он достал из своей заветной брезентовой сумки пачку печенья в зеленой обложке и торжественно добавил: — Пожелаем здоровья кондитерской фабрике «Большевик»!

Вдали, на том месте, где были убиты немецкие танкисты, начали рваться снаряды. Взлетали зеленые столбы воды, густые темно-синие облака дыма.

— Сказал: вода будет гореть на пустом месте! — похвалился Элвадзе. Он разорвал обертку и достал ярлычок: — Укладчица номер тридцать три. Дай бог ей такого красивого жениха, как я!

— Любишь печенье — женись на ней, — подсказал Тахав.

— А если она старуха? — заметил Михаил.

— Не может быть: вкусное очень печенье. — Сандро дал каждому по квадратной штучке.

— Не хочу! — отмахнулся Михаил. — Что один пряник? Червяка только подразнишь.

— Бери, не ломайся. А то, говорят, кто ломается, тому от перепелки только косточки достаются.

— Говорят и по-другому: или все, или ничего. — Михаил одно печеньице съел, а другое завернул в бумажку и спрятал в каску.

— Правда твоя! — кивнул головой Элвадзе. — Любил я одну девушку, Тамару. Красивая, как весна. Пришел однажды к ней, она допрос: почему долго не был? Я то да се: то некогда, то недосуг. «Брось, — говорит, — Сандро, вилять. Можешь совсем не приходить. Я люблю все или ничего».

— Вот подрубила! — ударил Михаил ребром ладони по большому пальцу.

— Ходил после этого к ней? — спросил Тахав.

— Ничего не вышло. Отставку дала. Тогда полюбил я Мину, — сказал Элвадзе, улыбнулся и вздохнул. — Вот девушка, как бабочка. На празднике, как крикнут «Асса!», танцует Нина, что лебедь плывет. Другой такой красавицы на свете нет.

— Откуда у тебя все такие красавицы? — усмехнулся Михаил.

— Не знаешь, душа любезный? В Грузии живут красавицы всего мира. Вот что говорит история. Один индийский царь устроил сад-рай. Не хватало ангелов. Он послал гонцов — собрать во всем мире красавиц.

Гонцы разъехались по всей земле, собрали всех красавиц и отправились в обратный путь. Добрались до Грузии. Здесь они узнали, что царя искусали осы и он весь опух. Гонцы, оставив красавиц в Грузии, поскакали в Индию спасать царя. Пока они приехали, царь умер, а красавицы всего мира так и остались в Грузии. Понятно? Если бы ты, Тахав, только взглянул на нашу грузинскую красавицу, сразу забыл бы свою башкирку.

— Эх, «душа любезный», — покачал головой Тахав. — Не знаешь ты нашей башкирской красавицы. Глянет — медом угостит. Запоет — никогда не уснешь. Увидел бы ты мою Кенифу — умер бы от зависти.

— А по-моему, красивей наших донских казачек нет, — улыбнулся Михаил. Он устало закрыл глаза и откинулся на кочку.

Элвадзе наклонился над ним.

— Уснул! — удивился Элвадзе и подложил под голову товарища пучок осоки. — Слыхал я, что в тундре спят на пятидесятиградусном морозе; видел, как в Туркестане спят на таком горячем песке, в котором и яйца пекутся. Но если бы мне сказали, что спят в воде, я назвал бы того болтуном. — Он обвел глазами бойцов. — Ничего, товарищи. Недолго осталось. Потемнеет — уйдем.

— Рука горит, — признался Тахав.

Широко раскинулось белорусское село Шатрищи. На улице, заросшей низкой кудрявой травой, безлюдно. Жители, сидевшие при немцах в погребах, не выходили пока на свет: еще слышен бой за селом. Избы казались безжизненными, как гробы с заколоченными крышками.

Вечером, когда багровые лучи вонзились в землю и от деревьев протянулись длинные тени, пришла в родное село Вера. Она не чуяла под собой земли, словно на крыльях неслась, мысленно была уже дома, обнимала мать. Как хотелось девушке скорей броситься на шею родимой, прижать к груди Костюшку.