Георгий Зангезуров - У стен Москвы

— Выходит, я виноват?

— А, молчи, пожалуйста! — ответил Вартан и, схватив со стола рапорт, пошел в сторону штаба полка.

Через полчаса он вернулся назад.

— Как старик?

— Как тигр. Нет, что я говорю! Как тысяча тигров!!! Думал, живым от него не вырвусь. Ругал на всех языках мира, а в конце перешел на свой родной, украинский. «Дурный ты, дурный. У свити вон що робится, а вин тут партизанщину разводить… Геть видселя! Геть, щоб мои очи не бачили такого дурня, як ты!!»

Кожин улыбнулся. Он знал, что, когда Потапенко волновался, всегда переходил на смешанный русско-украинский диалект.

— Так и выгнал?

— Выгнал.

— Значит, все в порядке, можешь радоваться.

— Слушай, как я могу радоваться, если он ничего не ответил мне. Только ругался.

— Раз ругался, значит, простил.

— Правда?

— Правда. Я характер старика знаю.

Асланов вытер пот со лба.

— Жарко стало?

— Как в хорошей парилке… — понемногу успокаиваясь, ответил Вартан. — Слушай, ты уже завтракал?

— Нет, садись, вместе поедим.

Асланов заглянул в котелок.

— Опять каша?.. Пойдем ко мне. Дед из дому посылку прислал…

Александр сидел в палатке Асланова и смотрел, как Вартан выгружал на стол из объемистой посылки все, что прислал из Армении его дед.

Сперва он достал рулон тонкого, как бумага, белого хлеба и пояснил: «Лаваш. Пекут в тундырах. — Затем из ящика извлек несколько больших круглых пышек. — Кята. Советую попробовать. Очень вкусная штука. — После кяты на свет появилась связка каких-то необычных сосисок. — Рахат-лукум с орехом. Жевать не надо. Сам тает во рту». Достал копченую колбасу, а под конец в руках у Асланова оказалась грелка. Самая обычная резиновая грелка, наполненная чем-то жидким.

— А это зачем? — поинтересовался Кожин.

— Животы будем греть. У тебя не болит, случайно, живот?

— Пока не болит.

— Умный человек, а говоришь такие вещи. Ты знаешь, что в этой грелке?

— Не знаю.

— В том-то и дело. В грелке коньяк.

— Да ну?!

— Вот тебе и «да ну». Я всегда говорил, что у меня гениальный дед! Попробуй придумай такое. А он придумал. В бутылках коньяк не пошлешь? Так он в грелку перелил. Давай попробуем, какой он на вкус.

— Не возражаю.

Асланов отвернул пластмассовую пробку и понюхал.

— Пах, пах, пах!.. — от удовольствия зачмокал губами Вартан. — От одного запаха можно сойти с ума!

Кожин подставил стаканы.

— Наливай. Только немного.

Асланов налил понемножку, потом снова завернул пробку и отложил грелку на край стола.

— Ну, давай выпьем, — предложил Кожин.

— По такому случаю полагается тост. За что выпьем?

— За тех, кто сейчас там, на фронте… — произнес Александр и поднес к губам стакан.

Вместе с ним выпил и Асланов.

— Крепкий, проклятый! — сказал Кожин.

— Не меньше пяти звездочек. Долголетний.

Через несколько минут Асланов опять взялся за грелку.

— Я больше не буду, — остановил его Кожин.

— Пять капель! — настаивал Асланов.

— Нет.

— Ну, черт с тобой. Нет так нет. — И он завернул пробку.

Коньяк понемногу начал действовать на друзей. Вначале они говорили о последней сводке Информбюро, гадали, скоро ли их дивизия будет направлена на фронт и надолго ли затянется война. Затем разговор зашел о том, кто где родился. Как только заговорили об этом, Асланов начал доказывать, что прекраснее края, чем его Армения, невозможно отыскать ни в одной части света, и в самом конце разговора рассказал о своем дедушке — ашуге, который поет так, что даже горы склоняют свои седые головы перед ним.

Кожин рассказал о своей Кубани, о Москве, о Пастуховых, которые стали его приемными родителями.

— Слушай, Саша, а почему ты больше не рассказываешь о той девушке, которую встретил в Москве? Наташей, кажется, зовут ее?

— Наташей… — потускнев лицом, ответил Александр. — А что рассказывать? Я уже говорил тебе о ней.

— Что ты мне говорил? Говорил, что встретил ее на школьном вечере и что потом этот самый Хмелев сказал тебе, что любит ее. А дальше что? Неужели ты больше так и не встречался с ней?

— Встречался… — с грустью ответил Александр и пододвинул к нему свой стакан. — А ну-ка налей еще немножко.

Асланов налил. Кожин чокнулся с ним и начал рассказывать:

— Ты знаешь, когда он мне сказал, что любит ее, я чуть не бросился на него с кулаками. Долго после этого бродил по городу и думал, думал… и решил выбросить ее имя из головы. Больше не вспоминать о ней. Да и зачем? Как говорится, третий лишний…