Сергей Кольцов - Тихая разведка

— Хорошо. Отлично сказано. Кто не хочет ни бежать, ни сражаться — тот, естественно, гибнет… А успеет ли Наташа добраться до времени в район Старых Мельниц? — вскинулся вдруг Черемушкин.

— Зряшное беспокойство, товарищ капитан. Запас времени у нее есть, а в ходе она легкая, быстрая, подвижная, подобно серне.

Черемушкин внимательно, будто впервые видя, посмотрел на Глеба Сабурова.

— Чуткая она наша, Коврова. Заботливая, простая в обращении и умная. Очень умная и смелая, товарищ капитан, — словно докладывая, произнес Сабуров.

Выдержав паузу и продолжая по-прежнему смотреть на Сабурова, открывая в нем нечто такое, великое и простое, о чем раньше он как-то не думал, Черемушкин снова отозвался на приведенный Глебом афоризм.

— Мне как-то запомнилась одна фраза у Сухомлинского. Послушай, как сильно, своевременно звучит: «Мужество на поле боя, в поединке с жестоким, непримиримым врагом уходит глубочайшими корнями в мужество мысли, духа, слова, выражающиеся в нетерпимости к молчаливому равнодушию, обману, лицемерию, боязни вмешаться не в свое дело».

Оба помолчали, думая каждый о своем. И ждали. Ждали терпеливо, с трепетной надеждой.

Но Коврова не вернулась в назначенное ею самой время. Не подошла она ни к десяти, ни к одиннадцати часам вечера. Понимая, что произошло нечто серьезное, о чем говорили с ней раньше, ждать дальше не имело какого-либо смысла. Подстегиваемые тревожными предчувствиями, Черемушкин и Сабуров добрались до оставленной на попечение старшего сержанта Касаткина базы за полночь.

Ступили на чуть проторенную к шалашу тропинку. Темнел среди листвы их терем. Не услышали условного оклика. Было тихо. Возможно, Касаткин, ожидая их появления, уснул? Нет! Касаткин не из слабовольных, как и все остальные. Черемушкин и Сабуров чуть отступили назад и, взяв в руки автоматы, оттянули на себя затворы. И здесь Сабуров заметил в темноте лежащее на земле без признаков жизни чье-то тело. Он стремительно присел на корточки. То был со страшной раной на голове рослый, с залитым кровью широким лицом немецкий ефрейтор. Торопливо, не сговариваясь, не принимая положенных в подобном случае мер предосторожности, оба бросились к шалашу. Старший сержант Касаткин лежал вытянувшись во весь рост, загораживая своим телом вход в шалаш и сжимая в правой руке немецкую малую саперную лопатку.

— Нет! Нет! Не может быть!.. Как же ты, Миша, родной, опростоволосился?.. — шептал Черемушкин, опуская руку на еще теплое тело своего заместителя. Этот шепот, как шелест ветра, достиг слуха Сабурова. — Миша, Миша! Если бы ты смог рассказать, кто они эти люди, напавшие на тебя. Как же так?! — Он коснулся рукой торчавшего в спине Касаткина немецкого боевого кинжала с красно-белой эмалевой рукояткой и геральдическим орлом.

Капитан поднялся и погрозил в сторону хутора Святой Симеон крепко сжатым кулаком…

Утро ступило тихое, безросное, солнечное. Где-то совсем рядом застучал дятел. Грустно и коротко прокуковала кукушка. Неподалеку, наверное, находилось лесное озеро: как бы захлебываясь, ухала выпь. С той же стороны истошно закрякала дикая утка. В нескольких метрах от Черемушкина и Сабурова бесстрашно, даже приостановившись и повернув любопытную мордочку в сторону разведчиков, пробежал серый зайчишка.

Из имущества ничего взято не было. И это говорило о том, что нападение на их лагерь являлось тщательно обдуманным, с определенной целью, которая для них стала теперь ясна. И Черемушкин с Сабуровым в течение дня тщательно разработали акцию возмездия гарнизону хуторка Святой Симеон. Они отдавали себе полный отчет в том, что остались из разведгруппы только вдвоем и решение возложенной на себя задачи является, естественно, по их силам сомнительным предприятием. Но мысль возникшую не оставили: управятся с часовыми, а дальше — дело опыта и техники. Причем, вторая половина ночи — испытанный спутник темных дел, мастеров удавки и кинжала.

Михаила Касаткина похоронили у веселенькой белой березы, земля подле нее оказалась мягкой. Отсюда открывался величественный вид на все стороны света. Немецкого солдата также предали земле.

В лесу темнеет значительно раньше, чем на равнине в бескрайней степи. В полночь, вооруженные до зубов Черемушкин и Сабуров миновали проход из урочища в долину к намеченному ими мысу, к расположенным неравным треугольником жасминовым зарослям. Теперь, тихая без признаков жизни единственная усадьба Святого Симеона лежала от разведчиков примерно в трехстах метрах. Черемушкин и Сабуров залегли, расслабив после напряжения тела, глубоко вбирая в легкие ночной воздух, насыщенный ароматами трав и уцелевших еще кое-где по кустам запахами белых цветов жасмина. Время словно остановилось. Наконец, Черемушкин толкнул локтем Сабурова: