Николай Жданов - В окрестностях тайны

Убитых куда-то унесли, толпа поредела.

Сколько прошло времени, она, пожалуй, не смогла бы сказать…

— Это ты? — услышала она и медленно повернула голову.

Перед ней стоял Смолинцев, без шапки, в брезентовой куртке, перетянутой ремнем.

Должно быть, он увидел, как побледнело ее лицо, потому что быстро шагнул к ней.

— Ты? — прошептала она в свою очередь, чувствуя, что силы вновь изменяют ей и она вот-вот упадет, если он не поддержит ее.

Осенью 1946 года я по своим корреспондентским обязанностям должен был срочно отправиться в один из наших северных городов. На больших расстояниях обычно удобнее пользоваться самолетом, но на этот раз мне не повезло. С московского аэродрома мы поднялись с большим опозданием из-за плохой погоды; в пути тучи прижали наш «ил» к самой земле. Он шел так низко, что, пролетая над деревнями, едва не задевал за трубы домов; было видно, как цыплята и куры, в ужасе вытянув головы, разбегаются в разные стороны. Потом самолет долго пробивался вверх, крупно дрожа и часто срываясь в воздушные ямы. Наконец он снова пошел вниз, сделал крен и вдруг запрыгал по мокрой траве незнакомого аэродрома.

Никто не выходил из машины, потому что дождь непрерывно стучал по обшивке, и в открытую дверь было видно только большое неприютное поле. Прошло больше часа, и нам сообщили, что погода по всему маршруту нелетная и надеяться на дальнейшее следование сегодня нельзя.

После первых огорчений, недоумений, недовольных речей, на что ушло тоже не менее часа, все перебрались в небольшой пассажирский вокзал, состоявший почти целиком из буфетной стойки, трех — четырех столиков перед ней и нескольких деревянных скамеек.

— Ну, что же, — сказал один из моих спутников — полковник, с которым мы вместе выкурили по нескольку папирос и обменялись десятком пустяковых фраз, а потому, по русскому дорожному обычаю, считали себя людьми, хорошо знакомыми друг другу. — Надо принимать решение согласно обстоятельствам. У меня, знаете, здесь недалеко старые знакомые. Не хотите ли поехать вместе со мной? Люди они славные, и, наверное, с радостью примут не только меня, но и вас.

Он вынул из кармана записную книжку и назвал поселок, находившийся в десяти — двенадцати километрах. Я окинул взглядом наше унылое убежище и согласился.

На шоссе, проходившем сразу за чертой аэродрома, нам удалось остановить пустой грузовик; мы залезли в кузов и минут двадцать спустя, миновав деревянный мост через речку, въехали на прямые, обрамленные большими деревьями улицы поселка.

Здесь полковник довольно быстро нашел на одной из боковых, заросших травой улиц одноэтажный домик за нужным нам номером.

Мы поднялись по ступенькам на маленькую террасу; дверь, ведущая в дом, оказалась полуоткрытой. Полковник толкнул ее и со словами «Эй, хозяева!» шагнул через порог в полутемную комнату, пахнувшую чистым печным теплом.

Я вошел следом и увидел молодую женщину, которая, склонившись над тазом, мыла в пенистой мыльной воде голову. Руки ее были обнажены до плеч, а лицо скрыто волосами, нависшими над тазом. Заметив нас, она вскрикнула от неожиданности и попятилась за выступ беленой печи.

— Извиняемся, — пробормотал полковник, тоже пятясь и наступая мне на ногу сапогом.

Мы вернулись на терраску и стали курить, поджидая.

Она очень скоро появилась в цветастом халатике, придерживая рукой собранные на затылке и еще мокрые, не расчесанные волосы.

— Вы к нам?

— Простите за вторжение, — проговорил полковник, — капитана Смолинцев а можно видеть?

— Сейчас он еще на службе.

— Вы, должно быть, Тоня и есть? — полковник, широко улыбаясь, глядел ей прямо в лицо.

— Да, Тоня, — удивленно и медленно проговорила молодая женщина. — А вы…

— Я полковник Багрейчук. А это мой спутник по самолету, — он указал на меня.

Надо было видеть, каким радостным изумлением осветилось ее лицо.

— Багрейчук?! Тихон Сергеевич? Вот уж никогда бы не узнала! Как это хорошо, что вы приехали… Миша ужасно обрадуется… Ой, как это хорошо!..

Она протянула к нему обе руки, и он взял их в свои, говоря:

— Ну, дайте же и я хорошенько посмотрю на вас!

— Уж дали бы хоть причесаться, — слабо сопротивлялась она. — У нас тут, знаете, вода жесткая, железистая, волосы не промыть никак, и когда идет дождь, мы специально набираем воду для головы. А сейчас Митю мыли, вот и я принялась не вовремя.