Николай Жданов - В окрестностях тайны

Вокруг никого не было видно. Лес стоял как заколдованный и молчал. Федюничев обошел вокруг изгороди и вернулся в дом.

Немец по-прежнему лежал на полу лицом вниз.

Федюничев склонился и перевернул его на спину.

Капитан, должно быть, совсем не слышал, что произошло: он все еще был в забытьи.

— Откуда он взялся? — спросила женщина.

— Не знаю. Похоже, по нашему следу шел.

— Смотрите, бок у него в крови.

Федюничев припал ухом к груди лежащего.

— Дышит, вроде бы, потихоньку, а может, и нет.

Вместе они положили раненого на лавку. Федюничев взял руку, стараясь нащупать пульс. Пальцы были судорожно сведены в кулак. Он с усилием разжал их, — на ладони лежал смятый комочек бумаги.

— Что-то тут есть!

Крупными, старательно выведенными карандашом буквами на бумажке было написано: «Меня преследуют. Сдаюсь в плен. Отправьте командиру».

— Вот тебе и раз, — пробормотал Федюничев. — Капитана придется будить.

— В госпиталь их надо обоих, — решительно сказала женщина. — Побегу подводу искать!

Она накинула на голову платок и выбежала из дома.

За три недели до начала войны в школе закончились экзамены. Постановлением педсовета Смолинцев был переведен из девятого класса в десятый. Он вздохнул с облегчением, так как все время боялся получить переэкзаменовку по алгебре. Правда, забот еще оставалось порядочно: план работы комсомольской группы не был выполнен. Кроме информации Тони Тростниковой о подготовке к пятилетию со дня смерти Максима Горького, в плане числился также доклад Смолинцева о международном положении. Он готовился весьма добросовестно и даже несколько раз ходил для этого в читальный зал клуба железнодорожников, где были подшивки разных газет и журналов.

На доклад, несмотря на то что каникулы уже начались, пришли и комсомольцы бывшего девятого класса, и несоюзная молодежь, и даже два десятиклассника — Иволгин и Шуров, уже окончившие школу и готовившиеся к поступлению в Мореходное училище.

Тетя Сима, школьная уборщица, в новой фланелевой кофте сидела в первом ряду с внуком на руках. Ребенок судорожно сжимал пухленьким кулачком липкую карамельку, грыз ее беззубыми деснами и размазывал по лицу. Иногда карамелька падала на широкую тети Симину юбку, и тогда дитя начинало сердито реветь. Смолинцев поневоле останавливался на полуслове, а председатель собрания Коля Дроздов подымался, стучал по графину карандашом и говорил хмуро:

— Товарищи, президиум просит всех без исключения соблюдать тишину и порядок.

В середине доклада тетя Сима ушла, потому что ребенок набезобразничал ей на юбку. Но скоро она появилась опять и, когда Смолинцев уже окончил и стал пить воду из стакана, спросила прямо от дверей:

— Так что же, война-то будет ли, нет ли? Может, прослушала я, когда уходила?

Смолинцев вернулся к деревянной трибунке, с которой делались все доклады на школьных вечерах, и сказал, что хотя, как он уже указывал, мировые противоречия обострились до крайности, империалисты не осмелятся напасть на нашу страну социализма. А если это даже и произойдет, то ответом им явится мировая пролетарская революция.

— Ну, хорошо, коли так, — удовлетворенно заметила тетя Сима и ушла на двор к пильщикам, которые выпили по случаю субботы и играли на бревнах-в козла.

Между тем Гитлер в те дни уже стягивал свои войска к советской границе.

Роковое известие о вторжении в нашу страну немецко-фашистских захватчиков озадачило, конечно, и Смолинцева. Но он не был склонен разделять охватившую всех вокруг тревогу и упрямо верил, что должны произойти какие-то события, которые все переменят. Ему даже как-то не до конца верилось, что война действительно началась, что это и есть именно война, а не что-нибудь другое.

Так прошел целый месяц. Мировая революция почему-то задерживалась, а наша армия отступала, оставляя врагу родные села и города. Если раньше все, о чем говорили сводки, объявлявшиеся по радио и передаваемые из уст в уста, происходило где-то далеко и казалось все-таки не вполне вероятным, то теперь война придвинулась вплотную.

Как-то среди ночи глухие тяжелые удары потрясли дом, стекла уныло зазвенели, мать выбежала на крыльцо в одной рубашке. Смолинцев тоже проснулся, сел в кровати и в наступившей снова глубокой тишине услышал стук собственного сердца.

За окном сквозь кусты сирени, росшие в палисаднике, виднелась спокойная лента реки (дом стоял у самого берега). Созвездия непривычно переместились. Небо казалось незнакомым, будто весь космос сдвинулся от этих ночных ударов куда-то в сторону.