Владимир Маканин - Асан

Я просто обязан сдать их в комендатуру. Первым! Донести!.. Пока не донесли другие… Те же чичи!.. Из чичей кто-нибудь да попадет в плен! И заложит пацанов!.. Суки!.. Ну какая им невезуха… Дети же! Больные дети…

Я заорал:

— Убирайтесь вон!.. Куда хотите!.. Я вас не знаю и знать не хочу. Я вас никогда не видел!

Я даже затопал ногами.

Они ушли… Как-то уныло заспешив. Не подымая лица.

Я был как оглушенный. Почему они вернулись?.. Почему ко мне?.. Какое мое дело! Контуженных на войне хватало всегда! Контуженные были и будут. Контуженный имеет привилегию застрелить кого угодно… И пусть ими занимаются те, кому за это платят. Где эти говнюки, белохалатники? Врачишки сраные! Это ваше дело! Это ваши пацаны!.. Вот!.. Когда вы нужны, где вы?.. Заберите их. С глаз долой. Знать не хочу…

Крамаренко вдруг вырос перед моими плохо видящими глазами:

— Товарищ майор… Дать им чаю? Поесть дать?

Мать их!..

Я с усилием зачем-то пытался вспомнить ту клятую минуту. Вернуть ее. Минуту, с какой началась эта добренькая, гуманная затея отправить их обоих к своим… Минута, когда я связался с ними.

— Дай… Пока народ не проснулся.

Перед тем как пойти к пацанам, Крамаренко, не спрашивая, молчком вынул мне из холодильника водку.

Я смотрел на десяток ос, суетящихся на моем столе. Природа вещей… Осы спокойно ползали, сталкивались. Некоторые опасливо взлетали.

— И ты стал стрелять? В чеченца?

— В чеченца.

— Убил его?

— Д-д-да.

— А как попал в майора?

— Автомат… Д-дуло чуть поехало. Я же в машине сидел. Вполоборота… неудобно… Я свесил ноги вниз… Дверца машины открыта, но эта дверца качалась туда-сюда. Мешала мне…

— Дверца дверцей, но ведь ты автомат навел?.. Зачем?

— Майор Гусарцев так приказал… Д-д-держи нас обоих на мушке… Чтобы чич видел. Чтобы чич не вздумал ш-ш-шутки шутить… Майор так выразился: чтобы чич все время ч-чувствовал пулю в стволе…

И второй, который Олег, кивнул головой:

— Да, да. Так и было. Так и сказал майор Гусарцев… Чтобы чич чувствовал пулю.

Сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое, они кое-как выложили, что помнили.

Собственно, рассказывал Алик. А Олег нет-нет и свидетельски повторял, поддакивал. При каждом строгом моем переспросе (и взгляде на него) Олегу хотелось вскочить со стула — отдать майору Жилину честь. Разок ему удалось. Он вытянулся в струнку.

— Перестань скакать. Сиди!

— Так точно, товарищ майор.

Зато он уже не таращил со святого перепуга глаза. И не вопил насчет присяги… Олег, я вдруг отметил, на чуть изменился к лучшему. Его контузия претерпела… Невнятно долгое молчание. Но с отдельными разумными фразами.

И повторял за Аликом:

— Да, да.

А тот, который плачущий одним глазом, застреливший нечаянно Колю Гусарцева, нес свое. Наваждение было, торопливо объяснял он. Солнечные зайчики!..

С ним, с Аликом, такое бывает… Он же майору Жилину рассказывал. Страх, как желтый шар. Прямо перед глазами. И этот шар вдруг развалился… Осколки солнечные, желтые-желтые! — они полезли Алику прямо в зрачки… А чеченец криво и опасно улыбался. И хлопал себя по бедру…

— И ты решил, что сейчас он выхватит пистолет.

Я забрал обоих из казармы, чтобы быть уверенным в их молчании. Я отделил их от солдат-грузчиков, с которыми они жили и с которыми вместе катали бочки. И вообще от погрузочно-разгрузочных работ освободил. Обособил… Для надежности… Чтоб ни днем, ни ночью… Велел Крамаренке поселить их в пакгаузе-8. Там, где тихое место нашего писаря.

И где совсем недавно я пристраивал пожить своего говорливого отца. (Тоже, кстати, с целью, чтобы жил тише и незаметнее. Ну и чтобы пореже выступал…)

Крамаренко кивнул — выполнит мигом. И спросил: а куда деть Пака?..

Вместо Пака — они.

Оба будут теперь заниматься учетно-писарской работой. Справятся… Для наших отчетов-отписок ума не надо. Ну, пусть с помарками… Пусть будет не так аккуратно и стерильно, как у Пака.

Крамаренко снова кивнул:

— Верно… Правильно… Пак вон какую ряшку нажрал!

Пакгауз-8 — замечательное по удаленности, по неконтакту место. Писарь Пак даже питался, то есть ел кашу и выхлебывал на третье армейский компот, отдельно от солдат. Когда солдат строем из столовки уже уводят. С песней!

С песней, как правило… Солдаты так наедаются, что, оторвавшись от стола, от своих мисок, спят на ходу. Но, уходя, все равно поют… Ценят складскую жизнь, в которой тяжко все, кроме одного. Здесь не стреляют.