Георгий Свиридов - Мы еще вернемся в Крым

Каждый защитник – моряк с боевого корабля, красноармеец Приморской армии, горожанин, вступивший в ряды ополчения, – в эти дни осознавал сердцем свое место и свою личную ответственность. Позади Севастополь, а впереди тоже все наше, земля большой, вечной родины. Враг стремился захватить и город и эту землю, без которой нам нет жизни. И севастопольцы сражались, как испокон веков сражались русские люди, до последнего человека, до последней капли крови, до последнего дыхания. И не по приказу начальства или командиров, а по внутреннему убеждению своей святой правоты и гордой силы несокрушимого русского духа. Предпочитали лучше погибнуть, но не склонить головы, не отступать, не покидать своих позиций. В безысходном положении вызывали огонь на себя, как это сделал Иван Пьянзин, командир зенитной батареи.

Его батарея была костью в горле для врагов, успешно отражая налеты немецкой авиации. Тогда на высоту пошла пехота под прикрытием десяти танков. Зенитчики опустили стволы и прямой наводкой били по танкам. Но снаряды кончились, гранаты кончились, а враг напирал. Большинство артиллеристов были ранены или погибли в рукопашной. И командир батареи послал радиограмму: «На батарее полно фашистов и фашистских танков. Отбиваться нечем и некому. Открывайте огонь по нашей батарее!»

В воспоминаниях Манштейна есть и такие строчки:

«Произошла трагедия, показавшая, с каким упорством и фанатизмом боролись большевики. Когда наши войска ворвались в Инкерман, вся скала задрожала от чудовищной силы взрыва. Стена высотою примерно в 30 метров обрушилась на протяжении примерно 300 метров».

От взрыва колоссальной силы погибло много фашистов, танков, орудий, автомобилей, которые были завалены рухнувшей каменной скалой…

И сделал это П.П. Саенко, скромный воентехник, начальник склада боеприпасов. В штольне хранилось около 500 вагонов боеприпасов – снаряды для корабельной артиллерии, авиационные бомбы, снаряды, ненужные сухопутным войскам, не тех калибров, и старые, оставшиеся от Первой мировой воны, и тонны пороха.

Саенко чудом остался жив, рассказывал:

«Я не хотел рисковать личным составом и спросил: “Кто останется со мной добровольно? ” Из строя вышли многие, но я оставил техник-лейтенанта Палея, рядовых Кондрашова, Брюшко и Гаврилюка. Весь личный состав с капитаном Зудиным пошел из штольни пробиваться к своим. В Инкерман уже ворвались немцы, они нас окружили со всех сторон… Мы, выждав еще немного, подожгли бикфордовы шнуры и, выскочив через проход, побежали прочь от штолен через балку, на другую сторону. Отползли метров триста, как раздался ужасный взрыв, и так задрожала земля, что казалось, она вообще перевернулась. Я упал, оглушенный, потерял сознание. Очнулся от того, что меня тряс Кондрашов. Я посмотрел вокруг и ничего не понял: все вокруг было белым, словно выпал снег. Потом догадался, что взрывом выбросило белый камень, который превратился в пыль.

Помогая друг другу – все были контужены – мы стали пробираться к морю, к причалам. Отходили последние катера и баржи, брали в основном раненых. Я прыгнул на отходящий катер, но не допрыгнул, упал между катером и набережной. Меня выловили матросы и втащили на палубу».

Сколько подобных и других великих воинских подвигов было совершено в те последние, трагические и в то же время героические дни!

Но силы были не равны, и враг теснил. Теснил к морю, к Херсонесу.

Пала Балаклава.

Полк моряков и морских пограничников подполковника Рубцова, который за все месяцы обороны не отступил ни на шаг, вынужден был отходить: немцы прорвались по ялтинскому шоссе, танковой атакой сломив сопротивление соседей, сильно поредевшую морскую бригаду. Рубцовцы с боями отошли к толстым стенам Георгиевского монастыря и там закрепились.

Заканчивался бесконечно длинный летний день.

Две башни 35‑й батареи своим огнем помогали отражать еще не одну танковую атаку. Белокрылые чайки залетали с моря и, напуганные громом пушек, с криком улетали. Сама батарея тонула в фонтанах вздыбленной земли, камня и осколков, в гуле и грохоте разрывавшихся авиационных бомб. Немецкие бомбардировщики, не встречая сопротивления, спускались низко и пикировали на батарею, стремясь заставить ее замолчать. Батарейцы гибли на своих боевых постах, а живые продолжали сражаться. Громовой голос орудий 35‑й батареи выделялся из общего гула канонады, как голос солиста в хоре. А когда кончились снаряды, стали стрелять по танкам учебными чугунными болванками. Огромные толстые стволы орудий от непрерывной стрельбы накалились и дышали огненным жаром.