Егор Лосев - Резервисты

Бойцы, не сговариваясь, подтянулись, пробежав пальцами по берету под левым погоном, «собачьему жетону» на шее, нащупали обязательный пакет первой помощи в левом нагрудном кармане. КПП оставался последним островком спокойствия, за которым бушевал шторм кипучей и бестолковой суеты, в которой круглое обычно тащили, а квадратное катали.

У самых ворот каждый изобразил привычный ритуал проверки оружия: разворот на 180 градусов, ствол вверх, пальцы оттягивают затвор «М-16», взгляд в патронник — пусто, освобожденный затвор с лязгом встает на место, большой палец сдвигает предохранитель, указательный жмет на спусковой крючок. Щелчок бойка, теперь снова передернуть затвор, вернуть предохранитель в исходное положение. Пока они щелкали затворами, у КПП притормозил белый микроавтобус со шторками на окнах. Дежурный ефрейтор, не торопясь, подошел. Водитель, крепкий дядька лет сорока, в форме без знаков различия протянул документы. На мускулистом предплечье выделялась татуировка: парашют и какие-то три буквы. Что за буквы, ефрейтор не разобрал, но точно не иврит и не английский. Документы оказались в порядке, однако в салоне сидели еще люди. Дежурный обошел машину и сдвинул в сторону боковую дверь. Внутри развалились на сиденьях пятеро таких же здоровых, коротко стриженных мужиков, в рабочей форме, без знаков различия. Все документы оказались в порядке, однако что-то было не так. Обычные среднестатистические резервисты всегда заросшие, бородатые, с переваливающимся через ремень животом, а эти как на подбор — Терминаторы какие-то. Водитель вообще в комбезе камуфляжном, явно не цахалевском.

— Рак рега (одну секунду — ивр.) — пробормотал ефрейтор и ушел в будку вместе с документами.

— Начинается… — тоскливо протянул сидевший за рулем.

— Как обычно, — бросил один из пассажиров. — Не привык еще, Комбат?

Дежурный позвонил в штаб, где ему на удивление быстро приказали пропустить всю компанию.

— Проезжайте, — буркнул дежурный, возвращая бумаги водителю.

«Странные милуимники ( резервисты — сленг, ивр.), — думал он, нажимая на кнопку, открывающую ворота. — Уж больно здоровые».

Микроавтобус прокатил мимо КПП в глубь базы, свернул у столовой, обогнул автопарк и затормозил у сборного домика. Рядом стоял большой морской контейнер, выкрашенный в защитный зеленый цвет. На рифленом боку белела эмблема: оскаленная медвежья морда. Надпись под медведем гласила: «Гдуд — Алия» (батальон «Алия» — ивр.). Пассажиры выгрузились из машины, потянулись, разминаясь, и направились к контейнеру.

Помощник прапорщика друз Хусам, по кличке Бомба, натирал газетой зеркало, прибитое на стене будки КПП под грозной надписью: «Солдат! Приведи себя в порядок!»

— Доброе утро! — прогнусавил Хусам. — До построения не высовывайтесь из палаток, начальство рвет и мечет!

— Спасибо, Бомба! — за всех ответил Генка, протягивая наушники. — Хочешь послушать настоящую музыку, не ту дрянь, под которую нас гоняет твой командир?

Хусам хотел, он вставил в уши наушники и застыл. Извечная его улыбка расползлась еще шире. Минут пять Бомба проникался маршами Красной армии, а потом конфисковал дискмен, пообещав вернуть перед построением.

Хусам представлял собой яркую личность, эдакую смесь бравого солдата Швейка с Терминатором. Всего год назад он был таким же пехотинцем, как остальные ребята, но террористы, прорывшие тоннель под опорным пунктом «Термит» и рванувшие там тонну взрывчатки, изменили всю его жизнь. Сильная контузия и обрушившаяся на голову балка привели к болезни, называемой на иврите «птиль кацар», что в переводе означает: короткий фитиль. А поскольку Хусам был крепким парнем, когда фитиль догорал, бабахало довольно мощно.

Первооткрывателем довелось стать ни много ни мало арабскому депутату кнессета. Взвод тогда успокаивал очередную демонстрацию палестинцев, возмущенных сносом домов в Рафиахе. Ситуация осложнялась тем, что депутат с целой командой правозащитников старательно провоцировали и без того взвинченный народ. Хусам стоял вместе со всеми в цепи и отстреливал в толпу гранаты со слезоточивым газом, когда демонстранты забрасывали солдат камнями. В какой-то момент дистанция сократилась. Депутат, вглядевшись, понял, что перед ним друз, и что-то проорал на арабском. Никто так и не узнал, что он сказал, однако улыбка Хусама будто примерзла к лицу, это был верный признак затлевшего фитиля. Следующая газовая граната попала точно в лицо парламентарию. Скандал поднялся страшный, хорошо хоть депутат выжил. После следствия суд отправил Хусама на месяц в армейскую тюрягу, создав тем самым опасный прецедент. Ребята в роте единогласно решили, что суд продешевил, за месяц тюрьмы многие были готовы разбить депутату морду. В тюрьме недоумок надзиратель ругнул Хусама по матери. Друзы свято чтят родителей, поэтому надзиратель поехал в больницу со сломанной в двух местах челюстью, а Хусам вернулся только через четыре месяца. Следующий инцидент произошел за ужином в столовой. Во время горячего спора о политике с каптершиком Бомба быстро исчерпал «конвенциональные» аргументы, и фитиль задымил. Свою точку зрения он защитил, ударив оппонента кувшином с компотом по голове. Облитый спорщик воспользовался «помощью зала», пехота тоже вступились за своего. «Товарищеский матч» плавно перешел на «губу», где Лexa две недели переводил Хусаму песню Высоцкого «Честь шахматной короны». Фраза: «Если он меня прикончит матом, так я его — через бедро с захватом, или — ход конем — по голове!» очень напоминала произошедший случай.