Матэ Залка - Добердо

— Что же, если бы можно было сделать такое колено по методу Хусара, это, пожалуй, имело бы смысл. Но нужно слишком много материала, а тут очень трудное положение.

Мартон заметно доволен, что я не высмеял его план.

— Знаешь, лейтенант Бачо прекрасный малый, но он очень любит разыгрывать младших, и при нем невозможно вести серьезный разговор, — пожаловался он.

— Скажи-ка, Мартон, — внезапно сказал я, — как ты чувствуешь себя здесь, на фронте?

Шпиц удивленно взглянул на меня и смущенно заморгал. Прямота вопроса поразила его.

— Как тебе сказать, господин лейтенант… Я ведь здесь только третий месяц, и вообще я солдат молодой. Три с половиной месяца обучения, чудесные мишкольцкие дни… Я прямо из школы попал в казарму; и, знаешь, ни казарма, ни офицерские курсы не показались мне трудными. Да и фронт я воспринимаю не так трагично. Я ведь жизни еще не знаю, а это хорошая добавочная школа.

— Это верно, — согласился я. — А скажи, ты никогда не думал о войне, о солдатском быте?

— Как же, конечно, думал. Думал о том, каков будет мир. Вот я представляю себе: мы победили, возвращаемся откуда-нибудь из завоеванной Венеции, демобилизуемся. Видишь ли, когда человек имеет пару отличий и был фронтовым офицером… Я знаю, что в университете вначале будет очень трудно.

— А почему, Марци?

— Да, знаешь ли, тут на фронте человек ко многому привыкает. Тут он большой господин: денщик, отряд, подчинение многих людей, людей старше тебя по возрасту, пожилых. В сущности говоря, мы — большие господа и вряд ли будем такими же в штатской жизни….

— Словом, тебе нравится все это?

— Да, иногда, признаюсь, нравится, но большей частью нет. Вот возьмем, например, Гаала, — Шпиц понизил голос. — Ведь Гаал хороший знакомый, даже, можно сказать, друг моего отца. Он, видишь ли, шахтер и уже старший рабочий, штейгер. Живет на нашей улице через несколько домов от нас. Да тут не только он один, много таких, но я их не так хорошо знаю, как Гаала. И вот, когда становишься перед отрядом, отдаешь команду или когда приходится говорить: «А ну-ка, взводный Гаал, идите сюда, идите туда» — и еще бываешь вынужден добавить: «А ну-ка, быстрее», — тогда порой бывает очень неприятно.

Слушая взволнованную речь Мартона, я видел, что затронул очень нежные и живые струны.

— Ну и, кроме того, тут нельзя рассчитывать на завтрашний день. Я только одного боюсь, чтобы меня не изуродовала какая-нибудь пуля или осколок гранаты. В плечо, в ногу, руку — это пустяки, только бы не в лицо. А ты видел, как эти черти итальянцы махали огнеметом? Но, говорят, они за это поплатились: у них взорвалась одна камера и погибло много народа.

— Словом, ты боишься ранения в лицо, Марци?

— Да, знаешь, это было бы очень неприятно — вернуться домой изуродованным. Ведь мне еще предстоит жениться.

В окопах слышен шум, движение, беготня. Хватаем газовые маски, отстегиваем кобуры револьверов и выскакиваем из каверны.

Влево от нас какое-то оживление. Туда устремляется несколько человек. Это наряд, вызываемый по тревоге. Запасные постовые вскарабкиваются на бруствер и вставляют винтовки в отверстия стальных щитов.

Спрашиваем встречного, что случилось.

— В районе второй роты, господин лейтенант, там, где стоит передовой гарнизон, что-то рухнуло, но взрыва не слышно. Итальянцы что-то сбросили туда. Наши постреливали, а сейчас умолкли.

Пробираемся дальше. Двигаться приходится осторожно, все чаще и чаще щелкают фланговые выстрелы. Вскоре сталкиваемся с двумя саперами из нашего отряда. Шпиц набрасывается на них:

— Что там произошло?

— Простите, господин прапорщик, мы сами толком не знаем. Говорят, что итальянцы насвинячили во второй роте.

— Как насвинячили? Говорите яснее, — сержусь я.

— Да они там, господин лейтенант, выпустили на наших сверху какую-то дрянь, — говорит солдат в замешательстве, явно не желая назвать что-то своим именем.

Мы пошли дальше, и чем больше продвигались к месту происшествия, тем меньше требовалось объяснений. Итальянцы сыграли плохую шутку с нашим передовым гарнизоном, находящимся в непосредственной близости с террасой: они спустили в этот круглый окоп свое отхожее место. Ужасная жидкость, которую итальянцы, видимо, долго и тщательно собирали, удушливым водопадом обрушилась на голову бедного гарнизона. В этом комическом положении была большая доля трагизма. По телефону из гарнизона жаловались, что они буквально задыхаются, но делать было нечего: до наступления темноты из окопа выйти нельзя. Некоторые смеялись над происшествием, но многие были возмущены.