Василий Веденеев - «Волос ангела»

Проклятая страна, проклятый народ — бунтовщики по крови, в них текущей! Все им чего-то не хватает, все им чего-то надо, все им не так!

Вольно было ему двадцать три года подряд именовать себя хозяином земли Русской, равнодушно-презрительно глядеть, как покорно склонялись перед ним головы придворных, как смолкали разговоры, как все замирало при его приближении. А теперь не будет ничего, уйдет в небытие сладкое бремя власти, безграничной, безотчетной, необъятной…

Но что-то останется? Должно же остаться! Почему он так испугался, отчего? Разве его семья станет нищей и будет просить подаяния у таких, как Родзянки? Нет, достаточно денег в разных банках, несметные тайные сокровища принадлежат ему, хотя мало кто знает об этом. Эрмитаж? Да, это бесценно, но он всегда предпочитал гвардейские пирушки в шатрах на биваке, когда приказывали подать шампанского и кликнуть песенников, когда можно было не стеснять себя этикетом, не оглядываться на присутствие дам и вволю порезвиться. Там было веселее, чем в строгих залах, со стен которых на тебя смотрит вечность, запечатленная в полотнах старых мастеров; идешь из зала в зал, а так и чудится, что она следит за тобой пустыми глазницами скульптурных портретов римских императоров, тускло и тяжело мерцает в золоте реликвий и лукаво подстерегает тебя, спрятавшись в камеях и инталиях. Старинные иконы всегда казались ему ближе и понятнее, проще, что ли. Да и привычней они, роднее. Не с них ли и начнется его новое восхождение к вершинам власти, не они ли указывают ему скрытый от других путь?

Царь встал, подошел к киоту, сам поправил фитилек у лампады. Мысль об иконах показалась ему достойной, по-маккиавеллиевски тонкой, полной потаенного смысла и очень благородной.

Да, решено, именно с них он и начнет! Именно с них. Огромные, страдальческие, словно обращенные взглядом в неведомую глубину внутри себя глаза святого угодника на иконе, перед которой он стоял, как будто взирали с одобрением, поощряя свершить задуманное.

Протянув руку, Николай Александрович осторожно коснулся кончиками пальцев теплого, чуть шероховатого слоя краски на поверхности иконы. Положил на нее всю ладонь и замер, чувствуя, как уходит прочь зябкое ощущение в спине, затылке, пропадает тянущая боль в темени. Вот оно — спасение! Вот они — его тайные сокровища!

Все эти нудные разговоры об отречении потребуют времени, потом тягостная процедура, потом еще что-то, потом еще… А пока он отдаст распоряжение верным людям собрать все ценнейшие старинные иконы и спрятать. Их много, этих икон, — не одна, не две, не десяток. Иконы стоят огромных денег, на которые потом можно будет вооружить, поставить под свои знамена тысячи людей, тех, которые не верят идее, но зато поклоняются золотому Молоху и готовы за него идти в огонь и воду.

Вот икона Николы Морского, покровителя всех моряков, путешествующих и его святого патрона, станет первой. И разве он сам не пускается путешествовать в неведомое, приняв решение об отречении? Пусть в этом тяжком пути его невидимо охранит Никола, осенит своей благодатью, отведет происки врагов, приблизит час нового, великого торжества.

Царь убрал руку, отошел от иконы на шаг, истово перекрестился и, опять усевшись в кресло, потянулся за новой папиросой: надо все хорошо обдумать, взвесить — иконы не иголка, просто так не спрячешь. Но где умный человек может хранить их, не вызывая ни малейшего подозрения? Церковь! Конечно, в церквах!

Решено: все ценные иконы немедленно отправить в разные города, в первую очередь в Москву, и поместить в церквах — там их не додумаются искать, а когда придет время, его люди будут знать, где найти их.

Следом за иконами придет черед и других ценностей: им тоже найдутся надежные места — велика Россия. Не у нее отбирает он часть славной истории, пряча иконы, — он только берет по праву хозяина то, что ему принадлежит в этой огромной стране. Народ? Его народ еще тысячелетия не сможет понять, какую ценность представляют собой эти иконы, — куда им, темным, малограмотным, а то и совсем неграмотным мужикам, знать об Андрее Рублеве, Феофане Греке, Данииле Черном, Симоне Ушакове? И разве все берет он себе по праву самодержца из принадлежащего ему? Нет, только самую малость. Кому оставлять — Родзянкам, народу? Что такое его народ — серая, нет, даже темная масса, жадная, злая, жестокая, поднявшая над своими головами штыки винтовок и красные знамена, готовая растоптать, смести все, что было и есть ему так дорого. Оставить им? Никогда!