Евгений Воробьев - Капля крови

Тимоша удрученно посмотрел на Черемных, затем поднял лихорадочно блестевшие глаза на Пестрякова, ожидая его ответа, как приговора себе.

— Вот ведь история какая… — Пестряков задумался. — На фронте не одним разумом живешь. И задним умом думать-соображать приходится. Где бездорожье — там и дорога. Где воздуха за осколками не видно — там и спасайся. Где худо — там хорошо. Плохая погода — самая лучшая. На фронте дважды два не всегда четыре. Иногда дважды два перемножишь, а получается ЧП…

Тимоша растерянно заморгал, силясь уразуметь — не звучит ли в этих словах скрытый упрек ему?

— Себя казнить, Тимоша, не за что, — твердо сказал Черемных, а затем добавил со вздохом: — Произвол судьбы!

— Я бы мобилизовался еще раз… В другом месте миновать фронт. Но боялся — доверия в штабе не наберу, сколько потребуется. — Тимоша растерянно развел крупными руками. — А потом, идти без гранат…

Пестряков только сейчас заметил, что Тимоша вернулся без гранат. Где же они?

— Пришлось свою и лейтенантову гранаты израсходовать. И холодное оружие в ход пустить. Когда документы выручал… Зато патроны остались…

Тимоша принялся набивать диск своего автомата патронами из запасной обоймы, из пистолета, взятого у лейтенанта, затем собрался вернуть Пестрякову кинжал и предварительно отер его полой шинели.

Но Пестряков безмолвно показал трофейный кинжал, висящий у него на боку. Тимоша увидел и чужую каску, и шмайссер, лежащие на тюфяке.

— Такие обновки и обмыть не грех. — Тимоша показал подбородком на трофеи.

Пестряков развел руками — кто же знал, что дорога приведет Тимошу обратно в подвал? Знал бы — оставил ему несколько глотков шнапса. Но Тимоша просто к слову сказал, он и не знал о благословенной фляге, ныне уже пустой, да и не такое сейчас у него самочувствие, чтобы думать о спиртном.

Ему очень хотелось вызнать все касающееся этих трофеев, хотя он и понимал, что любопытство сейчас неуместно.

По всему было видно, что Тимоша и сам не прочь похвастаться лихими делами, но не время вдаваться в подробности, а расспрашивать его никто не стал.

Все, что произошло после гибели лейтенанта, было сейчас неинтересно.

— Хорошо, Тимошка, что не ослушался. Один через фронт не подался.

— Приказ твой выполнил. Да что толку? Разведданные-то при мне остались!

— Понимаешь, какая история… — Пестряков все больше мрачнел. — Обстановка изменилась за последние сутки… И штаб переехал. И зенитки. И танки ихние появились. Ну все навыворот!

— А я, шляпа, — Тимоша постучал согнутым пальцем по своей каске, — не заметил ничего, когда возвращался через городок. Вот тебе глаза, вот тебе и уши… Выходит, от данных, какие мы собрали, одна фантазия осталась?

— Может, мне полагается у тебя, Тимоша, и у лейтенанта нашего прощения просить. — Пестряков тяжело глядел исподлобья то на Тимошу, то на Черемных. — Но я, когда последние новости вызнал, душевно не желал вам удачи. Даже опасался, что вы те старые сообщения в штаб сообщите.

— Какое там еще прощение! Дело солдатское, — сказал Тимоша просто и подсел к Черемных на кушетку. — Ну как, механик?

— По совести сказать?

— Как водитель водителю!

— Выздороветь — не хватает сил. А умереть — не хватает смелости.

— Разговорчики! — прикрикнул Пестряков. — Смелость для жизни беречь нужно.

«Тугоухий, а что ему нужно, всегда услышит». — Черемных улыбнулся.

Пестряков перебирал документы лейтенанта, содержимое его планшета — там хранились тетрадка со стихами, радиотаблицы, статья из журнала о какой-то непонятной радиолокации, боевая характеристика Тимофея Кныша, адресованная в штрафной батальон, пачка писем из Ленинграда, фотография девушки.

Девушка, пожалуй, красивее Настеньки — и носик построже, и брови разлетистей, и волосы пышнее, а может, только кажется, что она красивее, потому что одета, не в пример Настеньке, очень нарядно: Настенька сроду такой блузки не нашивала. Но вот глаза у лейтенантовой девушки схожи с Настенькиными — такие же большие, от ресниц тень ложится, а в глубине их живет доверие.

Пестряков сложил все документы и бумаги лейтенанта в планшет и спрятал его в мороженице, где хранился сверток со знаменем.

Только боевую характеристику Тимофея Кныша, составленную лейтенантом, он положил себе в карман.

— Ведь последний, честное слово, последний я уходил, — убеждал Тимоша таким тоном, словно ему не верили. — На себя огонь принимал. А лейтенант сзади меня пострадал. Прямо загадка!