Петр Лебеденко - Холодный туман

— Федя всегда мне говорил, — улыбнулась Полинка, — что русские люди испокон веков пили, если была у них такая необходимость, приготовленные ими самими наливки, а коньяки — это напиток не русский. Мы с Федей и сами несколько раз делали наливки. Из малины, из черной смородины, а один раз попробовали сделать из черноплодной рябины — ну и чудесный же получился напиток!

Мезенцев, вроде как огорченно, развел руками:

— Так то же вы, Полиночка! А куда уж мне, одинокому мужчине, до наливочек! Я кроме яичницы и готовить-то ничего не умею. Посему и прощения прошу за скромное угощение и нерусский напиток. Чем, говорят, богаты, тем и рады.

Полинке показалось; будто у него какой-то обиженный вид, и она поспешила сказать:

— Я не хотела нас обидеть, Виктор Григорьевич, это я просто так сказала…

— Я понимаю, я понимаю, Полиночка… Знаете, люди, которым приходится в одиночестве влачить свое жалкое существование, весьма чувствительные… Да, да, весьма чувствительные. Может быть, потому, что им отпущено слишком мало радости… нет, нет, я говорю это не о себе, я говорю вообще. И боже вас сохрани подумать, будто я хочу вызвать к своей особе сострадание. Вы ведь так не думаете, Полиночка? В противном случае, — он коротко засмеялся, — будет задета моя мужская гордость.

Полинка неопределенно покачала головой. Глядя на Мезенцева, слушая его, она все время испытывала какое-то двойственное чувство. То ей казалось, будто и в словах его, и в интонации, и в глазах Виктора Григорьевича присутствует плохо скрытая фальшь, какая-то игра на ее собственных чувствах; так вот актеры, перевоплощаясь в тот или иной образ, заставляют зрителей волноваться, переживать, жалеть или презирать человека, в чей образ они перевоплотились; но уже в следующую минуту Полинка начинает думать, что ничего фальшивого в Мезенцеве нет, что говоря о жалком существовании одинокого человека, которому отпущено так мало радости в жизни, он нисколько не играет и не рисуется, на его долю действительно выпала немилостивая судьба, и ничего, кроме сочувствия к этой его судьбе, Полинка не должна испытывать.

Не дано было такой честной, открытой и, если на то пошло, наивной натуре, какой обладала Полинка, проникнуть в не такой уж сложный мир капитана Мезенцева, мир довольно посредственного артиста, но весьма проницательного человека, способного мгновенно угадывать, что в ту или иную минуту происходит в душе другого человека, особенно если этим другим человеком является женщина.

Вот и сейчас, взглянув на Полинку, он без труда — по мелькнувшему в ее глазах сочувствию, по легкому вздоху, по тому, как переплела пальцы рук — определил: доброе к нему чувство Полинки побеждает (хотя и не совеем еще победило) все остальное, и этой минутой надо немедленно воспользоваться, надо это доброе чувство в ней закрепить, иначе ему не добиться желаемого.

— Я часто думаю о том, Полиночка, — проговорил он, печально вздохнув, — что ваша и моя судьбы весьма похожи. Горестные судьбы людей, будущее которых не может радовать. И вправду: чего мы можем ожидать в будущем, если на наших судьбах лежит печать безысходности? Вы согласны со мной, Полиночка? И не кажется ли вам, что если такие люди, как мы с вами, не будут сочувствовать друг другу, искренне уважать и, может быть, по-своему любить друг друга, жизнь для них потеряет всякий смысл…

— Я как-то никогда об этом не думала, — ответила Полинка. — Наверное, вы правы, Виктор Григорьевич. — Некоторое время помолчав, она сказала: — Вы до сих пор не спросили, зачем я приходила к вам в штаб и вот пришла сюда. У меня к вам очень большая просьба, Виктор Григорьевич. Я…

— Стоп, стоп, стоп! — уже совсем другим тоном оживленно воскликнул Мезенцев. — Категорически запрещаю вам говорить о делах до тех пор, пока мы с вами ни поужинаем… А насчет вашей просьбы — заранее обещаю, что она будет выполнена. Договорились?

Он подошел к ней, взял ее за руку, подвел к обеденному столику и усадил на стул. Сам сел совсем рядом, настолько близко, что Полинка ощутила, как он своим коленом коснулся ее ноги. Однако, Полинка не придала этому никакого значения, посчитав, что это произошло совершенно случайно. Мезенцев же положил в ее тарелочку уже изрядно остывшей яичницы, налил в обе рюмки коньяка и, вложив одну из них в руку Полинки, сказал:

— Давайте выпьем за то, Полиночка, чтобы несмотря на нелегкую жизнь, наши души никогда не зачерствели и всегда откликались на добро и человеческое участие… Нет, нет, не ставьте рюмку на стол, я очень прошу вас. Вы обязательно должны выпить. До самого дна. Вы даже не представляете, какую радость вы принесли в мой унылый дом, заглянув в него, как говорят, на огонек… Ваше здоровье, Полиночка!