Петр Лебеденко - Холодный туман

— Нет, Полиночка, давайте сделаем по-другому. Я заканчиваю работать где-то около девятнадцати-девятнадцати тридцати. И в двадцать я уже дома. Вот и давайте встретимся у меня. Никто не будет мешать, мы спокойно обо всем поговорим. Хорошо? Вы ведь знаете, где я живу? Это не очень далеко от вас… Договорились, Полиночка?

Мезенцев занимал две комнаты — одна служила ему кабинетом, другая, отделенная от первой ширмой из какой-то тяжелой ткани — спальней. В кабинете же, кроме письменного стола, стоял еще и небольшой обеденный стол, так что эта комната была одновременно и столовой. Старенький диван, три стула, не очень вместительный книжный шкаф да огромный чемодан в углу, в котором Мезенцев держал белье — вот и вся обстановка его холостяцкого убежища. Правда, из прихожей вела еще дверь и в кухоньку, где Мезенцев сам готовил себе завтрак и ужин (обедал он обычно в штабной столовой). Сейчас Виктор Григорьевич и был как раз в той кухоньке, заваривал там кофе и готовил какую-то закуску, а Полинка сидела в кабинете на диване, с любопытством разглядывая житье-бытье начальника штаба эскадрильи. Пришла она к нему всего четверть часа назад, к ее приходу Мезенцев уже успел переодеться: в белой рубашке с расстегнутым воротничком, заправленной в тщательно отглаженные брюки, выглядел помолодевшим и каким-то домашним, совсем непохожим на того Мезенцева, какого Полинка видела раньше.

Встретил он Полинку весьма дружелюбно, усадил на диван и убежал на кухню, полушутя сказав, что ни о каких делах не будет говорить с ней до тех пор, пока они вместе не поужинают.

И вот она сидит, сложив руки на коленях, смотрит то на книжный шкаф, то на чемоданы, а сама прислушивается к невнятным звукам, доносящимся оттуда, где возится Мезенцев, и думает о том, правильно ли она поступила, придя вечером к одинокому мужчине, и что скажут люди, если узнают о ее поступке. Сейчас ей уже и самой кажется, что поступила она опрометчиво, и хотя согласившись с приглашением Мезенцева, она ни о чем дурном не помышляла, все же… Все же… Почему Вероника чуть ли не настаивала на том; чтобы она, Полинка, обратилась со своей просьбой не к Мезенцеву, а к Петру Никитичу? Почему? Может быть, Вероника на каком-нибудь своем личном горьком опыте испытала нечто такое, что позволило ей насторожить Полинку?

У нее вдруг возникло желание немедленно встать и уйти, убежать из этого дома, и она подумала, что желание это родилось из предчувствия чего-то нехорошего, противоестественного. Потом, когда она все же придет к Мезенцеву в штаб насчет работы, и он спросит у нее, почему она в тот вечер ушла так неожиданно, она ответит, что внезапно почувствовала себя очень плохо, и поэтому ушла. Да, конечно, лучше всего — сейчас же встать и уйти.

Она уже встала с дивана и сделала шаг в сторону двери, когда в кабинете появился широко улыбающийся Виктор Григорьевич. В руках он держал поднос, на котором были сковородка с еще дымящейся яичницей, металлический кофейник, из которого тоже поднимался парок, а также тарелка с нарезанным хлебом, вилки, ножи и две чашки.

— Ну-ка, Полиночка, давайте вместе накроем стол, — весело проговорил он, глядя на Полинку, — сядем рядом, поглядим в глаза друг другу. Так, кажется, у Есенина?.. «Я хочу под кротким взглядом слушать чувственную вьюгу…» Вы никогда не задумывались над тем, что у вас, Полиночка, тоже какой-то кроткий взгляд, который не может не вызывать в душе чувственную вьюгу?

Он поставил поднос на стол и теперь пристально начал смотреть в глаза Полинки, и она увидела, как в это мгновение изменилось его лицо, став не то чересчур напряженным, не то уж слишком искательным, а в глазах, как показалось Полинке, мелькнули хищные огоньки, и все это ее изрядно напутало, она даже непроизвольно отшатнулась от Мезенцева, а он, проявив незаурядную проницательность, все это заметил; уже в следующее мгновение, взглянув на него, Полинка ничего, испугавшего ее, не заметила, теперь Мезенцев опять по-доброму улыбался и такими же добрыми и дружелюбными были его глаза. «Как наваждение, — подумала Полинка и облегченно вздохнула. — И взбредет же в голову Бог знает что…»

— Прошу к столу! — весело сказал Мезенцев. — Объявляем пир на весь мир… Стоп, стоп, стоп, какой же это пир, если на столе нет самого главного. А, Полиночка? Разве мы имеем право в такой чудный вечер не пригубить старого доброго винца под названием коньячок? Имеем, конечно, и мы это сделаем, иначе какие же мы русские люди… Правильно я говорю, Полиночка?