Петр Лебеденко - Холодный туман

Рядом с Филиппом Петровичем оказался блиндаж, из которого слышались редкие, короткие пулеметные очереди. Сейчас, вот в эту самую минуту, когда паромы двинулись к нашему берегу, обстрел их надо было обязательно усилить, иначе потом будут поздно. А пулемет вдруг умолк. Проходили секунды, казавшиеся генералу Морозко вечностью, но ни одной очереди из этого полуразворошенного блиндажа больше не раздавалось. И тогда Филипп Петрович, пригнувшись, сделал несколько шагов и спрыгнул в блиндаж. Оказалось, оба пулеметчика были мертвыми. Один лежал в сторонке, раскинув руки, второй — навалившись всем телом на пулемет. И больше в блиндаже никого не было.

Осторожно убрав труп второго пулеметчика, генерал Морозко прильнул к прицелу. Он выбрал тот паром, на котором сгрудились мотоциклисты у своих машин. Очередь, другая, третья… Сейчас Филипп Петрович уже не помнил, что приказывал беречь каждый патрон. Он вообще сейчас ни о чем не думал, кроме того, что надо стрелять и стрелять, убивать и убивать, не давать ни секунды передышки метавшимся на пароме немцам, уничтожать их до тех пор, пока остается хотя бы один патрон. Чувство, которое испытывал сейчас генерал Морозко, было очень похоже на то, которое он испытывал давным-давно, в гражданскую войну, будучи рядовым пулеметчиком. Вот так же по телу пробегала дрожь азарта, ладони так же ощущали горячее тело пулемета и душа трепетала неуемно, принося необыкновенную радость…

А справа от блиндажа, в котором находился генерал Морозко, тоже заговорил пулемет, при том заговорил с такой скороговоркой, что не было никакого сомнения: тот пулеметчик тоже вошел в азарт, ему было тоже наплевать на всякую там экономию патронов, он теперь не остановится до тех пор, пока… Однако первым замолк пулемет самого генерала Морозко… Он отшвырнул пустую ленту и грузно вылез из траншеи. И тут же — в нескольких шагах от него разорвалась мина. Вначале он почувствовал резкий, неприятный запах — такой издают только разрывающиеся мины, — и лишь потом ощутил острую боль в левой руке, вернее даже не в руке, а в предплечье. Гимнастерка сразу же начала набухать кровью, а боль все усиливалась, генералу даже показалось, будто осколками этой проклятой мины прошито все тело; в глазах стало темнеть, будто неожиданно откуда-то сверху стали спускаться сумерки. «Какое-то наваждение, — подумал Филипп Петрович. — Сейчас не может быть никаких сумерек…» Подумал так и сразу же забыл об этом, потому что невдалеке раздался крик. Небольшая группа солдат, человек восемь или десять, выскочила из траншеи и помчалась к самой кромке берега, куда подплывала лодка с немецкими автоматчиками. Впереди всех, подняв правую руку с маузером, бежал лейтенант Снегов — командир какого-то взвода одной из рот, — сейчас генерал Морозко вспомнить этого не мог, хотя знал Снегова хорошо. Однажды, приехав в штаб корпуса и уже намереваясь войти в дом, где его ждал генерал-лейтенант Овчинников, Филипп Петрович увидал этого самого лейтенанта, отдающего какое-то приказание караульному солдату. Лейтенант стоял так, что загораживал собой дверь, в которую генерал должен был пройти. Легонько отстраняя лейтенанта в сторону, Филипп Петрович попросил:

— Пропусти-ка, братец, сделай милость.

И в ответ услыхал:

— Никакой я вам не братец, во-первых, а во-вторых, прошу предъявить документы.

— Да ты что, братец, — улыбнулся Филипп Петрович. — Я же генерал-майор Морозко, командир дивизии.

Филипп Петрович был в обыкновенной плащ-накидке и в простой полевой фуражке — узнать в нем командира дивизии мог только тот, кто его знал в лицо. Лейтенант Снегов генерал-лейтенанта никогда не видал, поэтому отрезал:

— Я сказал — предъявите документы! — и, усмехнувшись добавил: — Братец…

С Филиппом Петровичем в штаб корпуса прибыл и начальник дивизионной разведки майор Куриев — балкарец по национальности, горячий, как черт.

— Ты как разговариваешь с генералом, паршивый человек! — закричал он на лейтенанта. — А ну-ка давай с дороги!

И тут-то случилось непредвиденное. Лейтенант Снегов ловким заученным движением вырвал маузер из деревянной кобуры, отпрыгнул на пару шагов от Куриева и приказал:

— Руки! Или стреляю! — Караульному же солдату крикнул: — Разоружить второго диверсанта.

Начальник дивизионной разведки, балкарец Куриев был не только горяч, как черт, он еще и ловок был, как истинный горец. Он уже и руки поднял вверх, уже и промычал что-то жалобное, вроде как просил пощады, а уже в следующее мгновение бросился в ноги лейтенанту, сбил его, и тот и глазом не успел моргнуть, как его гордость, его мечта — трофейный маузер — оказался в руках балкарца Куриева.