Симота Сэйдзи - Японский солдат

Солдат подошел к Ёсимуре и жестом показал, что бирку нужно повесить на грудь, Ёсимура подчинился. Такано стоял с биркой в руке, застыв на месте, словно неживой. Тогда один из конвоиров, что-то рявкнув, сам надел шнурок на шею Такано. Такано молча позволил повесить на себя бирку.

Тадзаки сам с мрачным видом надел бирку.

«Для чего им это понадобилось? — думал Ёсимура. — Может быть, бирка эта вроде листовки — чтобы передать в другую часть? Но зачем же тогда вешать ее на шею? Разве конвойные не могут сами их нести? Конечно, бирка служит меткой. Но для чего? Не для того же, чтобы найти пленных, если те сбегут. Зачем же тогда?» Но он так ни до чего и не додумался и только с горечью ощутил унижение — чувство, которое, видимо, испытывает всякий узник.

Им приказали сесть на поваленное дерево. Теперь уже не только конвоиры, но и другие солдаты вышли из палаток. Оставив работу и окружив пленных, они с любопытством разглядывали их. Некоторые фотографировали или даже делали зарисовки. Солдаты громко переговаривались и рассматривали пленников, словно каких-то редких животных. А те сидели, не поднимая глаз от земли. Один из австралийцев, похлопав Ёсимуру по плечу, протянул ему какой-то сверток: «Ешь! Наверно, проголодался». Но Ёсимура не взял сверток. Он чувствовал себя настолько скверно, что ему даже есть не хотелось. Откуда-то донесся крепкий запах кофе, однако у Ёсимуры и этот запах не вызвал никаких ощущений.

Кто-то протянул ему сигарету: «Кури!», но Ёсимура не взял ее. Он вспомнил, как они, бывало, вот точно так же окружали и разглядывали пленных. На этом острове он ни разу не встречал пленных, но в Центральном Китае ему часто приходилось видеть их. Конечно, во время боев разглядывать пленных было некогда. Когда рота в ходе какой-нибудь «операции» совершала карательный рейд в соседний район, пленных либо расстреливали на месте, либо убивали прикладами винтовок, а то и срубали головы — просто так, для «пробы меча». Однако, когда рота стояла на месте, патрули нередко приводили китайцев, и тогда солдаты вот так же, как сейчас, окружали их и с любопытством разглядывали. Солдатам объясняли, что пленных нельзя убивать, так как их нужно отправить в штаб для допроса. Но трудно было отказать себе в удовольствии ударить в лицо или пнуть тяжелым ботинком беззащитного человека. Обычно пленного окружали со всех сторон и били — под предлогом, что тот ведет себя неподобающим образом.

И вот теперь они сами оказались в плену, но их здесь не бьют и не унижают. И нет на лицах обступивших их солдат ненависти. Может быть, просто потому, что австралийцы чувствуют свое превосходство? Вон они какие сытые, здоровые, а пленники… Ёсимура вспомнил о страшной жизни в джунглях, и слезы невольно навернулись у него на глаза.

Они казались огромными, эти мужчины, с мощными торсами, заросшими курчавыми волосами, с жирными складками на животах. Шорты их, мокрые от пота, едва не лопались на ягодицах. От их тел исходил тошнотворный, животный запах пота. Они открыто жгли костры средь бела дня. Казалось, эти загорелые, крепкие парни и не воевали вовсе, а просто отправились в джунгли поохотиться.

Откуда-то донесся поющий женский голос. Наверное, радио или пластинка… Голос был веселый и слащавый. Ёсимуре невольно вспомнился один вечер. Месяц назад он и четверо солдат ходили «на прорыв».

Передовые позиции противника находились тогда значительно дальше, чем сейчас. Видимо, это была другая часть, а впрочем, может быть, и эта самая. Они неслышно подошли в темноте и молча разглядывали позицию противника в щель между бревнами изгороди. В палатках горел свет, и так же, как и сейчас, разносился запах кофе, свежего хлеба, и пел сладкий женский голос, но звучал он еще громче — была ночь. «Поесть бы досыта хлеба и умереть», — подумал тогда Ёсимура, борясь с желанием войти за ограждение.

В тот вечер они, как всегда, перед тем как убраться восвояси, бросили за ограждение две гранаты и пустились наутек. Они бежали, цепляясь за ветви деревьев и спотыкаясь о корни, и раньше, чем разрывы гранат, услышали за спиной треск автоматной очереди, а затем, после взрыва, джунгли прорезал резкий стрекот пулеметов.

Пробежав метров пятьдесят, они легли на землю и минут пять молча слушали лай пулеметов. Пули щелкали совсем рядом, отскакивая от ветвей и стволов. Затем стрельба прекратилась, и лишь в глубине джунглей еще продолжало звучать эхо. Потом все затихло. В палатках снова зажглись огни, в их отсветах засверкала мокрая от ночной росы листва. Некоторое время они ползли по земле, не поднимая головы, и вдруг до их слуха донеслась песня на японском языке: «Вишня, вишня расцвела». Пела маленькая девочка. После резкого лая пулеметов — вдруг нежный тоненький голосок. Это было так неожиданно, что они даже затаили дыхание. Но, заметив уловку противника, выругались: «Вот скоты!» Чувство невыносимого унижения, обиды, досады и какой-то неясной тоски охватило каждого. Пение кончилось, и в притихших джунглях отчетливо прозвучало: «Солдаты отряда Окамуры, приветствуем вас!» Речь шла об их дивизии. Диктор говорил на безукоризненном японском языке.