Симота Сэйдзи - Японский солдат

И вот теперь их привели на позицию противника средь бела дня — как пленных. Все выглядело сейчас совсем иначе, чем ночью, когда они, незаметно подкравшись в темноте, оглядывали позиции врага при свете палаточных огней.

На позиции, куда их привели, кипела работа. Еще валялись там и тут поваленные деревья, и обнаженные по пояс солдаты обрубали с них сучья, распиливали бревна на куски; другие солдаты копали землю, разгружали машины; поодаль тянулся вверх дымок — там что-то пекли на костре. Треть вырубки была еще в тени, но остальную часть уже ярко освещало утреннее солнце. После темноты джунглей от яркого света резало глаза.

Когда пленные под конвоем вошли за ограждение, солдаты, бросив свои дела, уставились на них. Лица их не выражали ни враждебности, ни ненависти. Они глядели на пленных хмуро и с состраданием. До сих пор австралийские солдаты — и те, что захватили их в плен там, на передовой, и те, что привели их сюда под конвоем, — были суровы и молчаливы, теперь же пленные впервые ощутили нечто вроде сочувствия.

«Что же это такое, — пронеслось в голове Ёсимуры. — Если правда, что пленных пощадят, как говорилось в листовках, то почему же они смотрят на нас с такой жалостью? Не потому ли, что они знают, какая ужасная нас ждет судьба?» И Ёсимура вдруг с необычайной ясностью понял: он в плену. Он как бы впервые увидел себя и своих товарищей со стороны — словно дикие зверьки, вытащенные из норы на свет божий. Такано и Тадзаки всю дорогу молчали, и Ёсимура не знал, о чем они сейчас думают, это еще больше усугубляло его мрачные предчувствия.

Их подвели к одной из палаток. По пути к ней пришлось обходить или перепрыгивать через желтые телефонные провода, тянувшиеся со всех сторон. Все палатка были одинаковой величины, в каждой — два ряда раскладушек, по три в ряд. В палатке, возле которой они остановились, стоял только стол — вероятно, здесь размещалась канцелярия части.

Навстречу пленным вышел высокий человек, судя по всему, офицер. На нем была такая же зеленая форма, как и на солдатах, так же закатаны рукава рубашки. Офицер был без берета, с тщательно напомаженными волосами. На погонах какие-то знаки различия, но, в каком он был чине, пленные не разобрали.

Офицер сказал что-то конвойным. Солдаты говорили с ним без церемоний, как с равным, так что совершенно невозможно было понять, что это за человек.

Офицер обратился к Ёсимуре.

— Ты говоришь по-английски?

В его интонации не чувствовалось ни ненависти, ни жалости — тон был предельно деловой. Ёсимура понял вопрос, но не решился сказать, что немного говорит по-английски, так как ничего не уяснил из разговора солдата с офицером. Он разобрал лишь отдельные слова, но, пока складывал их в фразу, разговор уже шел дальше и он не мог уловить его смысла. Видя, что пленный медлит с ответом, офицер все так же деловито спросил его имя.

Ёсимура назвал себя, и офицер написал что-то на бирке с длинным шнурком.

— Имя спрашивает? — тихо прошептал стоявший рядом Такано.

— Да.

— И ты сказал?

Ёсимуру словно ударили. «Идиот! Зачем же я назвал себя!» — с ужасом подумал он, не смея поднять глаза на фельдфебеля. Какая бы судьба ни ожидала их, имя свое они не должны были открывать ни в коем случае. Они уже мертвы как граждане своей страны, так зачем же оставлять врагу свое опозоренное имя!

А офицер, словно не замечая душевного смятения Ёсимуры, спрашивал о его звании.

Ёсимура твердо решил: больше он ничего не скажет, и сделал вид, что не понял вопроса. К тому же он не смог бы ответить, если бы даже и захотел, — он забыл, как по-английски «старший унтер-офицер». Пытаясь разъяснить ему смысл вопроса, офицер ткнул в свои погоны, а потом фельдфебельские нашивки на воротнике Такано, но Ёсимура только мотал головой, всем своим видом показывая, что не понимает.

Офицер пытался выяснить наименование части, но результат был такой же.

Не добившись ответа на свои вопросы ни у фельдфебеля Такано, ни у младшего унтер-офицера Тадзаки, офицер пожал плечами и, сказав что-то конвойным, ушел в палатку.

«Может быть, здесь и в самом деле ничего плохого нам не сделают? — подумал Ёсимура. — Будь это японская армия, офицер в подобной ситуации непременно ударил бы пленного. А этот вроде даже не сердится, бросил свое «о'кэй» и ушел.

Однако в следующую минуту Ёсимуру снова охватило беспокойство: солдат, записавший что-то на бирках из толстой бумаги, роздал их всем троим и приказал надеть на шею.