Сергей Михеенков - Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман»

Снять их одной-двумя прицельными очередями из «сорок второго» ничего не стоило. Быстро развернуть станок в противоположную сторону, подкрутить винты, настроить угол стрельбы, одним рывком отвести рычаг затвора и… Все пятеро, нет, шестеро через несколько секунд лежали бы в крови на лугу, среди сосен, в зарослях ивняка. Там негде было спрятаться. Но в походке и осанке шедшего пешком Бальк вдруг уловил нечто знакомое. Да, ошибки быть не могло, это тот самый иван, который не дал его расстрелять прошлой зимой в лесу под Дебриками, а потом отвел к костру, где грелись солдаты их фузилерного полка, разрезанного на несколько частей неожиданной атакой русских и смятого в ту ночь. Все перепуталось во время встречного боя. Костры палили все, и они, и иваны. Невозможно было понять, кто у кого в тылу, кто окружен, а кто окружил. Как, впрочем, и теперь, когда один из опорных пунктов русских находится почти за их спиной. Тот офицер, который окликнул его в лесу, был настоящий «папаша», лет сорока. И этот тоже пожилой. Усы, походка, манера держать под мышкой автомат… Если бы еще услышать его голос. Но и так Бальк уже точно знал, что на опушке на расстоянии верного выстрела шел тот самый русский «папаша», его спаситель. Хотя… все они так похожи друг на друга.

Бальк вспотел, вглядываясь через линзы бинокля в фигуру пешего. Конечно, он. Тот самый. Ошибки быть не может. Бальк запомнил даже особенности его мимики – русский говорил всем лицом, прищуривался, посмеивался, поджимал губы. Это выдавало в нем человека эмоционального, искреннего и, возможно, пьющего.

Мит продолжал стучать лопатой и выкидывать песок на бруствер. Он трудился с тем же усердием, с каким иваны на той стороне болот отрывали свои позиции. Он ничего не заметил. Ничего пока не знает. Вилли, должно быть, тоже благополучно продолжает свой путь в сторону хутора. Генрих храпит. Русских не заметил никто. Только он. Вот и хорошо. Пусть поют птицы и орут лягушки. Он не будет нарушать этой гармонии весеннего леса. Прусская скрипка пусть помолчит… Пусть оркестровая яма звучит так, как звучит она, пока молчит первая скрипка. Спасительный хаос природы.

И вдруг Балька накрыла, словно минометный залп из-за болот, вот какая мысль: он не выстрелил, он узнал в одном из русских разведчиков того самого офицера, который спас ему жизнь и который вместе с Оленухой вправлял ему вывихнутое плечо. И теперь он возвращает ему долг. Но самое главное, при всем этом, было в другом: он не выстрелил потому, что решил не стрелять. Потому, что он может принять такое решение – не стрелять в противника, когда он не угрожает твоей жизни. И тем самым он сохраняет не только жизни русских, но и своих товарищей, которые сейчас сидят в окопе под парусиновым пологом и думают только об одном: что же принесет Райгер им на обед? Хорошо, что Генрих спит, иначе бы он закурил, а запах эрзац-табака, так же как и русской махорки, хороший разведчик тут же уловит за сотню шагов.

Спасительный хаос природы…

Бальк вспомнил Оленуху, эту высокую и стройную русскую, которая вытаскивала раненых из-под огня их пулеметов. Тогда, зимой, в Дебриках, он не выстрелил в нее. Не выстрелил и Пауль Брокельт. Никто не посмел в нее стрелять, пока она, передвигаясь от сосны к сосне, утаскивала в безопасное место своих раненых. Он подумал о том, что русские женщины так же прекрасны, как и женщины его родины. И если они снимут униформу, «остовские» робы и те лохмотья, в которые не без умысла кутают себя, пока они, оккупанты, здесь, на их земле, в их деревнях и городах, и наденут светлые шифоновые платья, то мир вокруг сразу станет иным. Для всех! И для мужчин, и для женщин.

– Все готово, – сказал Мит. – Господин унтер-офицер может проверить.

– Норберт, когда мы одни, можешь звать меня по имени. Мы ведь все здесь равны. Все – товарищи.

– Да, – как-то неуверенно кивнул Мит. Он снял свои очки и тщательно протирал их ослепительно белым платком. Без очков его лицо казалось совсем детским. – Спасибо, господин унтер-офицер. Но я не знаю вашего имени. Простите.

– Арним. Моя родина – Баденвейлер.

– Вы из Шварцвальда?

– Да. Вы бывали там? – Бальк снова перешел на «вы». Возможно, панибратство с подчиненным здесь действительно ни к чему.

– Конечно. И не раз. Но в самом Баденвейлере не приходилось. Прекрасные места. А я родом с севера, с побережья.

Бальк какое-то время смотрел на него. Мит тоже улыбнулся, близоруко хлопая глазами. И это его глуповатое выражение лица, и непорочно-белый платок в его руках, и птичий гомон вокруг, и даже храп ефрейтора Дальке, – все это неожиданно слилось в единый поток, который хлынул в душу Балька таким сильным эмоциональным переживанием, что он закрыл глаза и какое-то время неподвижно, будто оцепенев, сидел в углу окопа.