Максим Северин - Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта

Я не скажу, что мы там сильно страдали, были, конечно, среди солдат и случаи самострелов. Многие не могли переносить одиночество, боялись смерти каждый день, но это все же были единичные случаи, и за правило их нельзя считать. Чисто мужской армейский коллектив в конце концов до того надоедал, что порой, грубо говоря, было противно друг на друга смотреть, и на этой почве возникали конфликты, тогда людей приходилось утихомиривать. Там были люди, которые не могли переносить сложности обстановки, их откомандировывали. Были и люди, которые становились людьми войны, так, когда я во второй раз был на посту у Игоря, то обратил внимание на то, что у него на сколоченном из ящика из-под боеприпасов столе стоит аккуратная пепельница в виде черепа. Не поняв сразу, я спросил: «Где ты такую нашел, из Союза привез?» Он ответил: «Нет, местная» — и поведал, что отрубил голову убитого моджахеда, выварил, выскоблил и использовал как пепельницу. До ссылки на пост Игорь служил в мусульманском батальоне, который во время событий 25 декабря 1979-го был в оцеплении дворца Амина. В какой степени он участвовал тогда в боевых действиях, я сказать не могу, потому что не спрашивал, но, пройдя суровую школу, он не жалел противника. И когда мы в караване захватили пленных, и там было человек пять раненых, он просто их добил, чтобы не возиться с ними, хотя вскоре нашелся «доброжелатель», и на него написали в прокуратуру. Там его долго допрашивали и сослали в итоге подальше от моджахедов.

Был у нас командир вертолета майор Виноградов. Он регулярно делал самогонку и регулярно летал выпивший, скажу больше: не было случая, чтобы он летал трезвым. Перед вылетом он обычно выпивал, как мы называли, «молотовский» граненый стакан и потом пилотировал вертолет, причем делал он это на крайне малых высотах так, что ты сидишь и все у тебя поджимается, когда видишь, как под тобой со скоростью 200 км в час мелькают горные гряды. Летчик тем не менее он был прекрасный, и если попадаешь на борт к Виноградову, то знаешь, что с этим летчиком можно летать на любые задания. Был у нас еще вертолетчик по фамилии Муха. Тот очень оправдывал свою фамилию: он был таким виртуозом в управлении вертолетом, что мог рассчитать приземление своего борта на любую площадку, на любой склон так, чтобы можно было не ждать от него аварии. И когда надо было послать вертолет, чтобы забрать какую-либо группу из войсковых, попавшую в засаду, то всегда посылали именно Муху, потому что он очень умело действовал как командир вертолета, особенно на подходах: он на некоторое время зависал, вычислял огневые точки, а потом до того прицельно уничтожал их, что дальнейшее приземление уже было делом техники. Так что среди летчиков были такие виртуозы, что нашим пилотажным группам можно было только завидовать.

Дальняя авиация там использовалась очень неэффективно — бомбежки 250-килограммовыми бомбами были безрезультатными: отряды моджахедов при приближении самолетов укрывались, и бомбардировка почти не причиняла им вреда. А вот «грачи» (Су-25) работали более эффективно. Они летали на малых высотах, нанося более точные удары, но возрастала и опасность: вскоре американцы снабдили моджахедов переносными зенитно-ракетными комплексами «Ред Ай», и наши штурмовики начали часто сбивать. В ответ менялась тактика полетов, применялись тепловые ловушки, но не всегда это давало результат, и наша авиация продолжала нести потери. Часто ударные самолеты взлетали не с территории Афганистана, а с аэродрома у города Мары близ Ташкента, большие силы авиации базировались и в Кандагаре.

Продолжая говорить о людях, вспомню кабульскую пересылку. Это было теплое место, на котором устроились паскудные люди, формально распределявшие прибывавших солдат в соответствии с нарядами. Это было до того хлебное место, что они брали взятки за то, чтобы, например, оставить в Кабуле, без взятки это не делалось. Они приписывали себе медали, ордена, не побывав нигде, кроме этой самой пересылки. Одному из прапорщиков, который там командовал нами офицерами, как будто он генерал, конечно, пришлось набить морду, чтобы поумнел. За это нас сослал. Особенно досталось бывшим со мной двум офицерам: одного сослали в Ложкаревскую бригаду, а второго — также в одну из отдаленных провинций, в которой было очень неспокойно. Иногда вспоминается наша кабульская военная комендатура, в которой требовали, чтобы ты всегда ходил по улицам города застегнутый, подтянутый и начищенный до блеска — все это ерунда, которая в боевых действиях не учитывается. Но если комендант педант, то придирались сильно, бывали очень неприятные случаи, когда солдат сажали, и перед выходом на боевые в подразделении недосчитывались пятка солдат, которые накануне напились или попались коменданту по другим причинам, их тогда начинали всеми силами разыскивать. Я убежден, что забирать из боевого подразделения человека за то, что он не по форме шел перед комендантом, — такого допускать было нельзя, это был не 42-й год, когда все происходило на нашей территории, мы были на чужой территории, и тут надо было, наоборот, группироваться вместе, чтобы возникало чувство локтя и совместной поддержки.