Владимир Корнилов - Девочки и дамочки

— Садись, раз уж дымишь, — милостиво разрешил он Гошке, подвигаясь внутрь кабины, — с какой улицы будешь?

Как все недавние москвичи, студент любил поражать коренных жителей знанием столицы. Это хоть немного глушило тоску по дому и транспортному институту, где ему дали проучиться всего два месяца, но позволяло считать, что еще повезло, потому что шоферить — это скорее работа, чем армейская служба, которую, как все городские ребята, он до 41-го года не слишком уважал.

— Возле Ногина, знаете? — ответил Гошка.

— Знаю. ЦК рядом. А мой Харьков сдали. Слышал, небось?

— Да, — понимающе кивнул Гошка и, сколько нужно помедлив, вежливо спросил: — Родные остались?

— Нет, двоюродные только. Родные все выехали. Но все равно жалко. Город жалко. В Харькове был?

— Не приходилось, — скромно ответил Гошка, который не выезжал дальше Клязьмы.

— Хороший город, а сдали, — и вдруг, намолчавшись за день, шофер в темноте кабины выговорил то, чего никогда бы не посмел днем: — Ну как, пустите немца?

— На турецкую пасху! — бодро ответил Гошка.

— Да, — хмыкнул студент. — А как ты его не пустишь? «Пораженец какой-то», — подумал Гошка, не зная, вылезать ему из кабины или оставаться и ждать капитана.

— У нас вечно, как глотку драть, так «на чужой земле и малой кровью», а как до дела… да что там?! Я не про тебя. Обстановка очень тревожная, — сказал шофер печально.

— Это понятно, — согласился Гошка.

— Ничего тебе не понятно. — Водитель вдруг его обнял, и Гошка не знал, радоваться ли этой ласке красноармейца или отпихнуть его от себя как труса и паникера.

— Ничего тебе, пацан, не понятно. И мне не понятно, и капитану тоже. Ну, много нарыл? — вдруг оборвал он свою нудянку.

— Вот до сих пор, — Гошка рубанул по колену.

— Ты не очень вкалывай. Силенки завтра пригодятся.

— Оружие привезут?!

— Какое еще оружие? Вагоны придут за вами — в Москву увозить. А скорей — не придут и придется пешком уходить. Так что копать копай, да не укапывайся.

— Неправда! — Гошка тотчас отодвинулся. — За это, знаете, что полагается!

— Тьфу, дурак… Два тычка от толчка, а уже трусом считает.

— Ничего не считаю… Только Москву не сдадим.

— Я не про Москву, я про тебя… — Студент сплюнул. — Привезли вас, а начальство где? Где фортификаторы? Этот колобок в брезенте, что ли, фортификатор? Так он последний раз при Потемкине землю копал, и то, наверно, под гальюн. Ты зачем, думаешь, мы с капитаном за двадцать километров сейчас жарили? В Москву звонили! Вас по дурости сюда пригнали. Ничего, не тоскуй. Я тебе завтра помогу. Тебе в плен попадать нельзя, не женщина.

— А вам?

— А мне что? У меня — карабин, у капитана ТТ. Нас не возьмешь, — сказал водитель, и Гошка сразу вернул ему доверие. — Только ты… это, ну, в общем, держи при себе. Я тебе по-мужски… Понятно? — смутился шофер.

— Могила, — сказал Гошка. «А он, кажется, ничего. Нервный только. Но положение действительно тревожное».

— Кемаришь, студент? — донесся голос Гаврилова. — Можешь на боковую.

— Ну как, товарищ капитан? — бодро крикнул водитель. — Сыпь отсюда, — прошипел он Гошке.

— Тихо. Полный порядок. А ты чего не спишь? — спросил Гаврилов паренька. Как все командиры, он не выносил слоняющихся без дела бойцов. — Думаешь, здесь «Артек»?

— В «Артеке» их брата жучат! — поддакнул студент, сразу как бы отрубая от себя допризывника, хотя только минуту назад выкладывал ему ночные страхи. — А вы когда поспите, товарищ капитан?

— Утром, — сказал Гаврилов. — Утром сны лучше.

Лия сидела под мостом, никак не решаясь раздеться и залезть в страшную воду. Перед ужином она, как большинство окопниц, только наспех вымыла руки и сполоснула лицо, надеясь замотать обряд вечернего обтирания. «Нехорошо выделяться», — отговаривалась она. «Пропадете, девочка», — спорил с ней печальный голос Елены Федотовны, рослой дамы из квартиры напротив. «Нет, нельзя мне выделяться…» — снова повторила перед ужином Лия, и Елена Федотовна ничего тогда не сказала.

Но сейчас на пустом берегу она, невидимо склонясь над Лией, резким и горьким (как тогда в лифте!) голосом прошептала:

— Больше нам надеяться не на кого!

И Лия сняла пальто и стала расшнуровывать ненавистные мамины ботинки.

Тогда в лифте, в пору папиных неприятностей, Лия, вся обвязанная платками, в гриппу, кашляя и сморкаясь, не успела вовремя отвернуться и обрызгала эту длинную и нескладную, недавно переехавшую в их дом женщину.