Бранко Чопич - Суровая школа (рассказы)

Она глянула на мою голову, уже тронутую сединой, и сказала:

— Вы ведь сверстники с Чедой. Неужели и он так постарел? Эх, прошли его молодые денечки! Лучшие годы прошли вдали от моих глаз. Вот о чем я больше всего жалею.

Тут старуха полезла куда-то под подушку и вытащила голубой конверт.

— Возьми этот конверт. Сохрани у себя. Сам увидишь, что в нем. Все пустое. Я-то знаю, все это враки, а вот мой старик — совсем другое дело. Этот верит каждому слову, которое на бумаге написано. Так лучше уж ему не показывать.

Старушка нагнулась ко мне и прошептала:

— Он и теперь все надеется, ждет своего мальчугана. Грешно ему это вранье показывать.

Дома, затворившись в своей комнате, в полной тишине я открыл конверт. В нем оказались два письма. Два майора, мои приятели из соседнего села, сообщали, что Чеда Бркич, связист Первой Краинской бригады, погиб в марте сорок третьего года на скалах Рамича.

В круглосуточных боях, позабыв о привалах и отдыхе, пробивается знаменитая Краинская дивизия от Аранджеловаца в направлении Белграда. Неудержимо влечет бойцов столица, волнует встреча с Красной Армией, и трудно сказать, что больше радует. Только видно, как от счастья человек превращается на глазах в хмельное и зачарованное существо, уж и не помнит, как побаивался швабов, нет-нет замотает ошалелой головой, словно кобыла на гумне, но и это не помогает ему прийти в себя. Гудит что-то внутри и около него, и кружится все в дьявольской свистопляске.

Одна из прорвавшихся рот Краинской дивизии вышла к шоссе у Голеча, на самых подступах к Белграду, и сразу же в темноте расползлись бойцы по придорожным канавам на отдых. Среди них и командир отделения Илия, здоровенный упрямый детина, которому, как назло, именно теперь не спится, хотя черт знает, когда он последний раз спал. Уселся в канаве, прислонившись к набитому рюкзаку, и то глазеет на ручные часы с фосфорическими цифрами, то подносит их к уху и ворчит:

— Вот черт, заглохли, проклятые. Надо же, когда остановиться!

Несколько дней назад Илия получил эти часы от командира роты, первые часы в своей жизни. На скорую руку научился «понимать» время и с тех пор при каждом удобном случае взглядывал на свой «инструмент» и торжественно объявлял:

— Столько-то и столько-то часов, да есть минутка-другая в запасе. Ну как, понятно, товарищи?

А для самого Илии, после того как он обзавелся часами, все будто стало яснее, будто появилась у него волшебная лампа, только поднеси ее к глазам, и — глядь! — предметы покажут свое истинное лицо и выстроятся как на параде: «Вот и мы, товарищ Илия!»

Легче стало ему и в кромешной тьме. Взглянешь на часы, а фосфорические циферки живут и мерцают, как светлячки при дороге, и к тому же сообщают, который час.

И надо же такое несчастье! Предать его, словно проклятый Бранкович, именно сейчас, осрамить перед столицей исстрадавшегося отечества, перед величайшей армией на свете, которая беспощадно бьет фашистов, держа уже их, как говорится, на мушке.

— А, чтобы черт истолок вас на своей антинародной наковальне. На кой ляд вы мне теперь сдались!

И так что-то вдруг стало Илие не по себе, будто заплутал он в этой октябрьской ночи, свернул в сторону с линии народно-освободительной борьбы, а единственная путеводная звезда и надежда угасла в его собственной руке и оставила его одного в пустой и непролазной глухомани.

Что делать?

Илия переваливается поближе к своему взводному Борише, опять прижимает ухо к левой руке, прислушивается и безнадежно пыхтит:

— Встали и стоят, ничего не поделаешь.

— Кто стоит, браток? — мученически стонет Бориша, потому что Илия своим шепотом сбил и без того призрачную дымку его короткого сна.

— Да эти мои часы.

— Иди ты, знаешь куда?.. Я думал, остановился Третий Украинский фронт или корпус Пеко Дапчевича.

— Эх, дорогой мой, где тебе понять, как тяжело, когда встанут часы. Был ты деревенщина, деревенщиной и остался.

— Ну ты зато у нас чисто горожанин, к ядреной матери! — окончательно проснулся Бориша. — А ну, скажи, были у кого в вашем роду часы?

— Ну и пусть не было, а у меня сегодня, браток…

— У тебя сегодня, поди-ка, встали, потому что вчера не завел. А это все равно как в деревне не напоить вечером корову. Только корова-то среди ночи замычит и сама напомнит о твоей промашке.

— Понятно, замычит, — с раскаянием соглашается Илия и смущенно глазеет на часы, словно ожидает от них нечто подобное.