Бранко Чопич - Суровая школа (рассказы)

Вдруг, словно бы за одну ночь, немецкие орды поредели и схлынули, а разрозненные и полуразложившиеся отряды и банды из местных головорезов в конце концов засели и окопались в своем треугольнике по берегам рек, решив, что отходить им больше некуда.

Ну куда податься, брат ты мой родный, если на целом свете нет у тебя ни Боснии, ни своего села, ни своего языка, ни родимой коровенки, ни сливовой ветки. Ничего, только бейся себе здесь и либо одолей этих своих же, либо опять… Может, немец снова вернется, а может… коли тебя в конце концов и схватят, потерпи чуть, пока тебя не расстреляют, и это не самое худшее, а вообще-то видно будет. Главное, что там, в селе, останутся твои домашние. Партизаны не трогают ни детей, ни женщин — таков у них закон.

Кольцо вокруг банды все больше уплотнялось и сжималось. Стягивались пушки, танки, самолеты. Это уже были не те голодранцы из партизанских отрядов, где по обойме на брата. Хотя и нет еще вдоволь хлеба и одежды, но оружия-то хватает.

За передовыми позициями партизан, особенно возле кухонь, собирался народ из окрестных «бандитских» сел. Там, в окружении, были их сыновья, братья, и сейчас горемычные дрожали от страха: что-то с ними станется? Особенно волновались матери — упорные, бесстрашные и ослепленные.

К артиллеристу Марко Медичу, который каким-то чудом попал сюда из знаменитой Шестой Ликской дивизии, привязалась какая-то мусульманка, чья-то старуха мать. Расспрашивает о сыне.

— Здорово, солдатик, там, что ли, в котле мой Дедо?

— А что это такое — котел, товарищ? — недоумевает Марко. — Я ведь из Ликской дивизии, оттуда, с Велебитской горы, и не очень-то понимаю вашу боснийскую тарабарщину.

— Да вон там. Видишь, вон там, — неопределенно показывает старуха куда-то в сторону Савы.

— Ага, в окружении! — тянет пораженный Марко, — Ну, так и скажи, сын там у тебя в банде, что ли?

— Откуда я знаю, говорят, там он где-то, с нашими. А может, и ты его знаешь. Все село знает моего Дедо.

— Ну и ну! — оборачивается артиллерист к своим товарищам. — Так вот, товарищ мамаша, это еще не доказательство. Я как следует не знаю даже своих товарищей по дивизиону, а тут еще должен знать какого-то там Дедо черт знает откуда.

— Из Хорозовичей, солдатик дорогой. Село Хорозовичи. Небось ты там бывал.

— Я, мать, всюду бывал, а вот твои Хорозовичи… Туда небось даже мой покойный папаша и то не добирался. А он в прошлую войну с семьдесят девятым Елачичским полком протопал пол-Европы!

— А жив ли твой папаша? — переспрашивает кто-то из товарищей.

— О, и еще в каком добром здравии находился, пока в Нижней Топи не сцепился на ярмарке из-за чьей-то овцы. Хватили его по голове дубиной или ломом, или еще чем.

— Похоже, здорово его приложили, — одобрительно заметил кто-то.

А мать, печально разглядывая гаубицу, потянула Марко за руку и прервала его:

— Солдатик, из этого, что ли, вы будете стрелять в моего Дедо?

— Товарищ, это военная тайна. В кого прикажут, в того я и буду стрелять, хоть бы то была моя собственная мать, Анджа.

Артиллерист шумно выдохнул, искоса оглядел старую мусульманку и повернулся к своим.

— Разрази ее гром! Эта старуха — ну, вылитая моя мать. Так и обмер, когда увидел ее на тропинке.

— А твоя-то жива?

— Эх, бедная моя старушка, затолкали ее усташи в дом да подожгли его, а она вырывается и молит: «Вы, говорит, лучше меня в хлеву убейте, там, где моя Мркуля стояла. Я с ней одной делила и радости и горе. Столько раз отводила душу в разговорах. Там не жалко будет и умереть».

— И пустили ее в хлев? — спрашивает опять тот же любопытный солдат.

— Какая корысть мне скрывать? Пустили. Добрые были люди. Сгорела моя Анджа вместе со своим сараем и разговорами.

Видя, что солдат попался словоохотливый и откровенный, старуха накрепко прилипла к Марко и принялась вводить его в курс дела.

— Видишь, вон тот старик под орехом — это дядя моего Дедо по отцу, Хусо. И он пришел посмотреть.

Старушка о чем-то пошепталась с Хусо и принесла Марко остывшую печеную картошку.

— Возьми, солдатик, а когда ты будешь стрелять из пушки, беж вниз, в воду, попугай только Дедо. Не стреляй в живого человека, грех это.

Марко перебросил картошку из руки в руку, словно она жгла ему ладони, разломил надвое и протянул половину стоявшему рядом бойцу.

— Спасибо, мать, вот еще чуток сольцы неплохо бы.

— Нету, сынок, уж поверь мне. За всю весну даже крупицы соли не видела.

Боец съел свою половинку картошки аккуратно, со смаком, хлопнул ладонь о ладонь, обнял старушку за сухонькие плечи своей тяжелой ручищей и весело подтолкнул.