Петр Лебеденко - Шхуна «Мальва»

Сколько ни всматривался Юра в темноту, он нигде не увидел часового. Ни одного движения, ни одного звука. Только шумит море. Он хотел уже приподняться, как вдруг услышал визг ржавых петель. Дверь рубки распахнулась. Прижавшись к борту, Юра замер: из рубки вышел часовой с автоматом на шее и остановился недалеко от Юры. Казалось, он к чему-то прислушивался. Так он стоял долго, поглядывая то на мол, то на берег, то на море. Потом, успокоившись, достал из кармана папиросу, повернулся спиной к ветру, чиркнул зажигалкой. Огонек выхватил кусок темноты и погас. Немец прислонился к рубке. Он стоял спиной к Юре, высокий, сутулый, с длинными руками. Когда он затягивался папиросой, Юра видел большие сапоги и широкую тень немца.

На шхуне они условились, что ломик нужно пустить в ход в самую критическую минуту. Если бы немец что-либо услышал и дело могло провалиться, Юра должен был пойти на риск и прикончить часового.

Как он это сделает, Юра не представлял. На этой огромной барже, видя недалеко от себя высокого, неуклюжего, в темноте похожего на чудовище немца, Юра казался самому себе маленьким, жалким мальчишкой, которому не избежать расправы за свою дерзость. Стоит немцу направиться, в его сторону — и все будет кончено. Он даже не станет стрелять, а просто приподнимет его над палубой, стукнет головой о борт баржи и, как щенка, вышвырнет в море...

И все же Юра крепче и крепче прижимал к себе ломик, единственное свое оружие. И не спускал глаз с немца. Немец стоял все так же неподвижно, но что-то в его позе изменилось. Вначале Юра не мог понять, что именно. По-прежнему вспыхивал огонек папиросы, тускло освещая огромные грязные сапоги, по-прежнему маячила в темноте круглая, как шар, голова... И все же Юра скорее почувствовал, чем увидел, какую-то перемену... Да, конечно, немец насторожился. Чаще стала вспыхивать папироса, ярче разгорался ее огонек, а голова чуть склонилась на бок: так наклоняют голову, когда к чему-то прислушиваются...

Юра тоже прислушался. Волны бились о баржу, ветер посвистывал в клюзах, скрипела обшивка... Но кроме этих звуков, к которым слух уже попривык, послышался еще один, незнакомый и непонятный. Будто ветер пригнал с моря отяжелевшее в воде бревно и оно, раскачиваясь на волне, трется о борт баржи, царапает деревянную обшивку. А может, это и не бревно, а что-то другое?..

Часовой повернулся лицом к Юре, но с места не сошел. Продолжая прислушиваться, он, казалось, смотрел Юре прямо в глаза. И Юра не мог оторвать глаз от немца. Ему хотелось еще плотнее прижаться к борту баржи, слиться с ним, однако он продолжал лежать без единого движения, понимая, что малейший шорох привлечет внимание часового. За короткий миг, пока немец стоял в нескольких шагах и смотрел в его сторону, он пережил столько, что ему хватило бы на целые годы.

Часовой сделал шаг, другой, третий, все ближе и ближе. Сапог с подкованным каблуком на мгновение остановился рядом с лицом, потом медленно поднялся, громыхнул чуть подальше: немец шел к корме, откуда доносились подозрительные звуки. Шел медленно, словно ожидая, что тревога рассеется сама по себе и ему не нужно будет сталкиваться с неизвестной опасностью.

Но Юра знал лучше, чем немец: тревога не рассеется, пройдет еще несколько секунд, и немец увидит рядом с баржей шлюпку...

Юра привстал и по-кошачьи неслышно, как мог ходить только Юра-Чингачгук, пошел вслед за немцем. Он понимал: если часовой обернется, ему, Юре, придет конец. Немец вскинет автомат и, не целясь, в упор прошьет его короткой очередью.

И все же он продолжал красться вслед за немцем, сжимая обеими руками ломик, ставший почему-то неимоверно тяжелым. Несколько раз ему хотелось броситься на часового и, пока тот опомнится, размозжить ему голову, чтобы избавиться наконец от этого крайнего напряжения и ускорить развязку. Но каждый раз он останавливал себя, мысленно говоря одно и то же: «Нет, не успею... Он убьет меня раньше, чем я сделаю шаг...»

Вдруг за бортом послышался грохот, потом всплеск весла. Что-то ударило в борт баржи, что-то большое, тяжелое. Часовой сорвал с шеи автомат, рванулся к тому месту, откуда послышался шум. Вот он наклонился над бортом, стираясь что-либо разглядеть в темноте. И тут Юра поднял ломик. Поднял и с силой опустил на голову немца. Тот не вскрикнул, не застонал, только легкий выдох вырвался из его груди. Булькнул упавший в воду автомат, и все было кончено.

Немец повалился на палубу, к самым ногам Юры. И сразу наступила тишина, такая, какой в эту ночь еще не было. Или это только показалось Юре, потому что так же свистел ветер, так же бились о борт баржи волны, глухо накатывались на мол и пенились. А Юра ничего этого не слышал. Он стоял над убитым немцем, над первым убитым им человеком.