Алексей Котенев - Грозовой август

Когда музыка стихла, Сергей вынул из планшетки лист бумаги и, примостившись у столика, начал писать письмо.

«Дорогой Илья Алексеевич!

Мы услышали Ваш новый вальс по радио на подходе к Порт-Артуру. Трудно высказать все, что творится сейчас у меня на душе. Радуюсь, волнуюсь и горжусь. Я непременно привезу Вам горсть портартурской земли и напишу про все, про все...»

После ужина, когда совсем стемнело и бойцы улеглись спать, Иволгин пошел к Ане, чтобы поделиться с нею своими мыслями и чувствами. Из вагона комбрига падал косой свет. Рядом темнел танк. Около санитарной машины, где обычно дежурила Аня, никого не оказалось. Иволгин дернул дверцу, увидел в кабине Аню и сел рядом.

— Что не спишь, полуночник? — спросила Аня.

— Не спится мне и не лежится. Едем-то куда, черт подери! — ответил Сергей и заговорил о только что услышанном вальсе, о старом музыканте, вспомнил о выпускном вечере в пехотном училище.

— Вот приехать бы сюда твоему дирижеру...

— Староват он для такого путешествия. Что поделаешь? Когда-нибудь и мы такими будем — я, как Шатров, а ты, как мукденская сестра милосердия. Закон природы.

— Не хочу.

— А я и представить тебя не могу старой. Мне кажется, ты всегда будешь вот такой молоденькой, стройненькой. — Он обхватил ее рукой, стиснул плечо.

— Убери руку — мне так неловко...

Иволгин смутился, наверное, покраснел в темноте и не знал, что ответить. Про себя подумал: «Вот и пойми этих девчонок. В Мукдене сама поцеловала, а здесь и прислониться не позволяет». Сергей хотел убрать с ее плеча руку, но не смог: рука не слушалась.

— Эх ты, царевна-недотрога, — прошептал он.

Аня молчала. Иволгин сдержанно вздохнул, придвинулся еще ближе и ткнулся лбом в ее мягкие волосы.

— Ну хватит сердиться. Хочешь, я назначу тебе свидание в Порт-Артуре на Золотой горе? И спою там новый вальс?

— Откуда ты знаешь про Золотую гору?

— Видел у замполита на карте. Там весь Артур как на ладони. Сама скоро увидишь. А потом я заведу тебя на Большое Орлиное гнездо и там поцелую. Ладно? — Он нежно обнял Аню и подивился: до чего же она тоненькая, гибкая, недаром Илько назвал ее Ковылинкой.

Долго сидели они так, молча. Потом Аня задвигала плечами, стараясь высвободиться.

— Мне душно. Ну что ты так близко? Пусти...

— Никуда я тебя не отпущу.

— Привыкли все брать с бою.

— Кто привык? Эх, Ковылинка, знала бы ты все... — Он еще крепче прижал ее к себе и поцеловал.

До чего же сладок был этот первый в его жизни поцелуй! С чем можно сравнить его? Как удержаться после него от второго, третьего?.. Иволгин прильнул к Аниному лицу и, не слыша больше ни укоров, ни упреков, стал жадно целовать ее в щеки, в губы, бессвязно повторяя одни и те же слова: — Ты моя, моя, самая родная, единственная...

У Ани закружилась голова.

— Сережа... Ну что ты со мной делаешь... — еле слышно прошептала она.

Внизу, под ногами отчетливей застучали вагонные колеса — поезд пошел под уклон. Где-то впереди, за сумерками надвинувшейся ночи, лежал Порт-Артур.

Ночью эшелоны двигались медленней, будто ощупью пробирались от разъезда к разъезду. Перед рассветом у станции Сзиньджоу вовсе остановились: оборвалась радиосвязь с высланными вперед на дрезине разведчиками.

— Что случилось? — обеспокоенно спрашивал сам себя Волобой, выходя на платформу.

В тумане едва маячили притушенные огоньки станции. Как месяц в тучах, проглядывал красный глаз семафора. Предутренний ветер, казалось, хотел поскорее разметать темноту, но она была все такой же густой и непроницаемой.

Всех угнетала неопределенность — что впереди? Обстановку прояснил прибежавший со станции стрелочник из русских поселенцев. Заикаясь и трясясь от страха, он сообщил, что станцию ночью захватили японцы, заминировали подъездные пути, расставили у вагона орудия и погубили разведчиков, внезапно напав на дрезину.

— Будьте вы трижды прокляты! — выругался комбриг и, спрыгнув с вагонных ступенек на хрустящий под ногами гравий, приказал сгрузить с платформы танковый взвод и две самоходные установки.

Орудийный выстрел вспорол предрассветную тишину. Над железнодорожным полотном сверкнула трасса, пронзила непроглядную темень и вспыхнула над окутанной мраком землей ярким багровым всплеском. Потом прогремело еще три выстрела. В ответ из темноты донеслось два пушечных выстрела, над эшелоном прошелестели посланные наугад снаряды.

Минута — и над станицей взметнулось оранжевое пламя. В его дрожащих отсветах Волобой увидел загроможденную до отказа станцию. У разбитого вокзала топорщились остовы поваленных вагонов, чернели груды каменного угля, штабели бревен, а посредине виднелись два железнодорожных состава. Перед ними частоколом торчали вкопанные в землю рельсы.