Анатолий Голубев - Умрем, как жили

Он повернулся к Шварцвальду.

— Вы не хотите с нами проветриться сегодня ночью? Обещаю яркое зрелище.

Шварцвальд на мгновение задумался, сделав вид, будто допивает кофе, потом небрежно сказал:

— Пожалуй, нет, дорогой Дитрих. Чертовски устал сегодня, и болит голова. Мигрень с детства. К весне дает о себе знать. Как будто ломит старые кости.

— Воля ваша. — И в трубку: — Как договорились, Гельд. Мою машину подадите в полночь.

Они сели к столу и вновь принялись тянуть кофе. Моль посмотрел на часы. Половина восьмого. Моль внезапно встал.

— Пойду вздремну, а то ночка будет не из легких. И так каждое утро мешки под глазами. Проклятая зима нагоняет старость.

Взяв со стола список, он вышел, помахав Шварцвальду рукой.

Кармин задремал, словно для того, чтобы увидеть именно тот сон. А снилось ему голубое-голубое небо, по которому журавлями, очень похожими на три краснозвездных самолетика, виденных днем, скользили беззвучные, как в немом кино, тени и раздавались взрывы. Тело Кармина откликалось на эти взрывы радостью. Одна из этих взрывных волн оказалась особенно сильной.

Кармин очнулся. Над ним черными тенями стояли два полицейских, резко выделявшихся на фоне беленого потолка, залитого ярким, не по-ночному экономным светом.

Кармин огляделся — людей в камере не хватало. Не было Бонифация.

Полицейский ударом ноги пнул его в бок.

— Ты, паскуда, вставать будешь?! Скоро отоспишься! — Он загоготал.

Кармин поднялся. Его вытолкнули в коридор, который был заполнен народом и гудел десятками голосов. Александр лицом к лицу столкнулся с Филиным.

— Что это значит? — В голосе Глеба звучала тревога.

— Может, бомбежки боятся и в лагерь перевести хотят, как грозились.

— Ночью-то? Что, им дня мало?!

Кармин сонно зашагал по ступенькам крутой лестницы, на каждой площадке которой стояло по два немецких солдата с автоматами на изготовку.

Не без самодовольства Кармин подумал: «Боитесь нас, черти! Безоружные мы, а все равно боитесь, будто вооружены мы до зубов!»

Двор был залит светом прожекторов, и бок о бок стояли тяжелые грузовики, крытые брезентом. Ночь была звездная с кокетливым народившимся месяцем, будто посаженным на край крыши. Последний раз Кармин видел тот же двор, припудренный мартовским снежком. Это был день расстрела Толмачева. Сегодня от камней шел тихий теплый дух. Не было ни ветерка.

Арестованных, разбив на семерки, загоняли в грузовики, в которых уже сидели гитлеровцы.

Защелкали запоры бортов, и машины одна за другой взревели моторами.

Сразу стало легче дышать, поскольку тишина душила, тишина сковывала волю, рождала невольный страх.

Сегодня Александр смог увидеть многих из своих друзей, с которыми ни разу не встречался со времени ареста. Перед ним видением страшным и неожиданным мелькнуло изможденное лицо Катюши с безумными от непроходящей боли глазами. Кармин даже не успел взглянуть на нее толком, как их растащили, и он не смог бы поручиться, что это была она, Катюша Борисова, или, вернее, то, что от нее осталось. Кармин ловил на себе жадные, вопрошающие взгляды ребят. Братья Архаровы, Стас Тукмаков, Казначеев…

«Значит, они не выпустили почти никого! Но почему нас так мало? Где остальные? Может, все-таки удалось отбрехаться и их освободили? Так это хорошо! Так это же почти победа! Хотя весь штаб, за исключением Токина и Караваева, здесь. Точная информация…»

Моль с Гельдом ехали в мощном черном «вандерере».

Моль пристально всматривался в полосы света, выхватывавшие из темноты, углы старогужских заборов, состарившихся за одну зиму настолько, что молодые веселые палисадники превратились в пустыри заброшенного города.

Лимузин обгонял грузовики, порой выскакивая на тротуары, и, когда последний остался позади, круто повернул к Коломенскому кладбищу. Водитель хорошо знал дорогу. Ему трижды пришлось быть здесь только сегодня. «Вандерер» затормозил, почти уперевшись бампером в огромный старый дуб со срезанной снарядом вершиной, будто в целях маскировки уложенной на склон высокого железнодорожного полотна. Моль вышел из машины и зябко поежился: «Легковато оделся. Так и простудиться можно. Опять гланды с куриное яйцо вздуются. В этой проклятой России не было дня без болячки: то гланды, то почки, то сердце…»

Лучи сильных фар упирались в желтую глину, выброшенную из большого, метров в десять, рва, зиявшего бездонной чернотой.

Солдаты, застывшие с автоматами на изготовку, оцепили с трех сторон небольшой пятачок между кладбищенской стеной и железнодорожной насыпью. Земля, выброшенная из рва, прямо на насыпь, своим валом как бы продолжала стену за рвом. Разбрызгивая жидкую весеннюю грязь, подскочил сержант и доложил, что все сделано согласно инструкции. Моль хотел пройти к яме и посмотреть, какова глубина, но хлюпающая грязь остановила его. Он подтянул на коленях брюки и, выбрав местечко посуше, остановился на бугорке, довольный тем, что не промочил ног.