Игорь Лощилов - Отчаянный корпус

Начальство в педагогический спор не влезало, но успехи демидовского класса были настолько очевидны, что ему разрешили в виде исключения преподавать курс математического анализа не только у себя, но и в классе Наумовой. Сама она медвежьими способностями, по-видимому, не обладала. Решение это еще больше обострило их отношения, особенно после того, как обозначился явный прогресс в изучении математики ее бывшего класса.

Но Наумова сдаваться не собиралась. Как всякая красивая женщина, она была упряма и привыкла добиваться своего. Перед ее яркой восточной красотой и в самом деле было трудно устоять. Изящно очерченные губы, плавно изогнутый нос с тонкими крыльями, неправдоподобные четкие ниточки бровей над большими миндалевидными глазами, гладкие иссиня-черные волосы, стянутые на затылке в пучок очень правильной формы — нигде ни изломов, ни углов, всюду благородные кривые высших порядков. И все это подчеркивалось безукоризненной аккуратностью. Форма сидела на ней, как на манекене, лицо из тонкой кожи тоже казалось натянутым на искусно выточенную основу — ни морщинки, ни складочки, словно лик сошел со стенок древнеегипетской вазы. И от своих учеников она требовала того же: опрятности, четкости в мыслях, словах, почерке. Неряхи просто выводили ее из себя, к шпаргальщикам не было никакого снисхождения, как и вообще к нарушителям. Если уж придерется к чему-нибудь, добьет до конца. Захочет, например, посмотреть, что у тебя в руке или в кармане, обязательно посмотрит, хоть весь урок уйдет на такую ерунду. Конечно, ее никто не любил. По крайней мере, из суворовцев. Фамилию переделали в Неумову, потом нашли английский эквивалент и, совместив с именем, получили окончательное — Фулия. Так и называли.

Не найдя особой поддержки в педагогическом споре, Наумова затаила обиду и стала ждать удобного случая. Он скоро представился. В училище приехала комиссия из Москвы во главе с полковником Киселевым. Про него было известно, что он знает назубок все инструкции и положения, касающиеся суворовских училищ. Любое увиденное мгновенно сопоставлялось им с соответствующим параграфом и непременно выползало за рамки установленных ограничений. Другими словами, у него был профессиональный взгляд проверяющего, который видел все. Причем о замеченном прямо никогда не говорил, только скажет с полуулыбкой: грубо-де нарушается статья 93. Бедный ротный бежит за соответствующим документом, читает статью и, ничего не поняв, возвращается за разъяснениями.

— Товарищ полковник, в чем дело? Статья 93 говорит, что каждому суворовцу положены кровать, одеяло, подушка с наволочкой, две простыни, полотенце… Какое у нас нарушение?

— А что сказано в конце? «Кровать должна быть аккуратно заправлена».

Так с поднятым пальцем и уходит.

К нему-то и обратилась Наумова со своими педагогическими раздумьями. Киселев был совсем по другой части, но положение проверяющего обязывало выслушивать каждого. Он смотрел на красавицу, мечущую молнии в своего коллегу, и даже позавидовал отчаянному математику, вызвавшему ее интерес.

— А что говорят результаты контрольных проверок?

Наумова заявила, что контрольные тут ни при чем, поскольку речь должна идти не о простой проверке знаний, а о системе воспитания, на ее взгляд, порочной и вредной. Суворовцев надо приучать к исполнительности и строгому соблюдению той программы, по которой учатся все дети, а заниматься отсебятиной и высшим пилотажем ни к чему.

— Высший пилотаж тоже нужен, но для него существуют свои правила.

Киселев сказал это так строго, что Наумова осеклась. До сих пор, видя внимание, с каким слушал и глядел на нее полковник, она рассчитывала на его поддержку. Выходит, ошиблась? А тот поднял палец и повторил:

— Высший пилотаж нужен, но его следует проверять по соответствующим инструкциям.

Наумова посмотрела на него широко раскрытыми глазами и вдруг поняла — как она сама-то раньше не додумалась? Теперь она добьется, чтобы очередная контрольная проходила по официальной программе.

Сандимыч к известию о предстоящей контрольной отнесся спокойно. Его жизненная философия основывалась на том, что во всем происходящем, даже самом плохом, всегда имеются элементы положительного. Тем более такие вещи, как контрольные и экзамены вообще. Он любил говаривать, что память — это склад, который человек всю жизнь заполняет знаниями. И что ее, как и всякий склад, нужно проветривать и периодически перетряхивать, иначе содержимое придет в негодность. Вызов к доске — это улучшение циркуляции воздуха, контрольная — принудительная вентиляция, экзамены — плановая ревизия и очистка. Складская аналогия налагала свои правила подготовки к разного рода проверкам: нужно не зубрить и не рыскать по учебникам (зачем захламлять помещение перед ревизией), а только систематизировать имеющееся и уточнять, что где находится. И потом, перед смертью все равно не надышишься… Этим по существу и закончилась общая установка классу на контрольную. Лишь в самом конце урока Сандимыч порекомендовал освежить в памяти кое-какие параграфы. Вечно что-нибудь жующий Голубев разочарованно протянул: