Иван Свистунов - Жить и помнить

Пшебыльский скис, словно проглотил хину.

— Только воспоминания. Такова наша жизнь. Все идет в одно место; все произошло из праха, и все возвратится в прах.

Будзиковский не был простаком и отлично знал цену набожности и смирения гусара-буфетчика:

— Брошьте прикидыватьшя швятошей. Вы и в аду обживетешь. — И, оглянувшись на дверь, перешел на шепот: — Получено пишьмо. Торопят.

— Я стараюсь…

За стеклами очков Будзиковского оскалились два сердитых зверька:

— Болтовня!

Пшебыльский поморщился, словно у него внезапно заболел живот. В конце концов кто такой Серый? Обыкновенный прохвост, с которым он в старое доброе время и до ветру не пошел бы. Теперь же стой перед ним навытяжку, как перед маршалеком сейма. Проговорил угрюмо:

— А могилы Болеслава Лещиньского и русского майора?

— Штарый багаж. К тому же русский только наделал нам хлопот. — И чтобы уязвить буфетчика, добавил: — Да и жаплатили вам, прижнайтешь, неплохо.

Пшебыльский оскорбился:

— Вы же знаете, что я не из-за денег…

Буфетчик явно намекал, что аварию с машиной Лещиньского он организовал, движимый идейными соображениями. Такое нахальство разозлило Будзиковского. Старая жаба набивает себе цену. Сказал ядовито:

— Идейные шоображения не помешали вам вжять деньги! — и согнал усмешку с пыльного лица. — Богушевшкий окажался рашторопней.

— Но его арестовали.

— Борьба требует жертв, — назидательно заметил Будзиковский. — Не об этом надо думать. Главное — шорвать угледобычу. Шам правильно пишет: социалиштичешкое соревнование иштощает угольные плашты. Вы шлышали ражговор жа тем штоликом? Приехали русские горняки-ударники. Вы понимаете, что такое ударники?

Что означает новое русское слово, Пшебыльский точно не знал. В Гродненском лейб-гвардии полку ударников не было. Не было их и на шахте пана Войцеховского. Но чтобы не уронить себя в глазах Серого, проговорил значительно:

— Я думаю, это большевистская пропаганда…

Будзиковский сокрушенно покачал головой: с какими кретинами ему приходится иметь дело!

— Пропаганда! Да, пропаганда, но в которой вмешто отвлеченных понятий дейштвуют тышячи тонн добытого шверх плана угля. Ударники! В Польше должны жабыть такое шлово. Понятно? Надо быштрее выполнить задание. Какие планы?

Пшебыльский наклонился к Будзиковскому:

— Предполагаю использовать младшего Дембовского. Он из шахтерской семьи, ему легко проникнуть на шахту…

— Пижон с трошточкой? Где вы его рашкопали?

— Немцы отправили его в Дахау. Когда пришли американцы, он попал в лагерь для перемещенных лиц. Ну, там его… Теперь оказывает нам мелкие услуги.

— Только покрепче держите его на поводке. У него вид типичного фраера.

— Не беспокойтесь. С Юзеком Дембовским все будет в порядке. С ним все будет в порядке…

Замялся: говорить или не говорить? Как Серый отнесется к его сообщению? Не сделать бы хуже. В нерешительности поскреб пергамент черепа:

— Но вот…

Будзиковский не любил неожиданно возникающих осложнений, новых обстоятельств, фраз, начинающихся словом «но». Насторожился:

— Какое обстоятельштво? Вшегда отговорки!

Пшебыльский вздохнул. Проходимец, от которого за километр несет каторжной тюрьмой, держится так, словно он, по меньшей мере, папский нунций. Вот что делают американские доллары! Притворил плотнее дверь на кухню.

— Может быть, вы обратили внимание, вон за тем столиком сидела молодая особа. В шапочке с пером.

— Ну и что? Вижу, вы еще не отвыкли от гусаршких привычек. Имейте в виду, что в вашем вожраште такое не только пагубно влияет на ждоровье, но и вызывает у окружающих шправедливое отвращение.

Но Пшебыльский был слишком взволнован и пропустил мимо ушей ехидное замечание Серого.

— Дама с пером — Элеонора Каминьска. Тоже была в Дахау. Боюсь, что узнала меня.

Будзиковский умел сердиться. Глаза, лоб, губы, даже, казалось, зубы побелели от злости. Голос начал вибрировать:

— Черт побери! Штарый павиан. Почему до ших пор молчали, что в городе ешть ваши жнакомые по Дахау?! Такими вещами не шутят, гошподин гушар!

Пшебыльский судорожно глотнул тягучую слюну: «Проклятый язык у пройдохи. Откуда он взялся на мою голову!»

А Будзиковский шепелявил:

— Нельжя допушкать и малейшего ришка. Проверьте и, ешли не ошиблишь, уберите шапочку ш пером. Понятно? И побыштрей, пока не проболталашь. У женщин длинные языки.

Пшебыльский сам понимал, что дал маху. Но как убережешься, когда в лагере были десятки тысяч людей. Кое-кто и уцелел. Да и Польша не тянется от моря до моря, как кричал горлопан Пилсудский. Все, как на ладони. Чтобы отвлечь Серого, сообщил: